— Ты вообще не любишь, когда тебя трогают или… тебе не нравится, когда к тебе прикасаюсь я?
Она уходит от ответа.
— А эту как зовут? — спрашивает она, указывая на звезду. — Вот эту, красную?
— Бетельгейзе, — отвечает Кэм и после неловкого молчания задаёт вопрос: — Какой он был?
— Кто?
— Ты знаешь кто.
Риса вздыхает.
— Тебе не нужно это знать, Кэм.
— Нужно.
У неё нет сил сопротивляться, поэтому она снова ложится на траву, смотрит в звёздное небо и произносит:
— Импульсивный. Мрачно-задумчивый. По временам ненавидящий самого себя.
— Похоже, настоящая находка.
— Дай мне закончить. Умный, верный, чувствительный, ответственный, к тому же сильный лидер, хотя слишком скромен, чтобы самому это признать.
— Ты говоришь о нём в настоящем времени?
— Был, — поправляется она. — Просто иногда мне кажется, что он по-прежнему жив.
— Мне кажется, он бы мне понравился.
Риса качает головой.
— Он возненавидел бы тебя.
— Почему?
— Потому что вдобавок ко всему он ревнив.
Снова повисает молчание, но на этот раз совсем даже не неловкое.
— Я рад, что ты рассказала мне о нём, — говорит Кэм. — И теперь я тоже хочу кое-чем поделиться с тобой.
О чём он хочет ей рассказать? Риса теряется в догадках. Внезапно она ловит себя на том, что её распирает от любопытства.
— Когда ты была в приюте, ты знала такого мальчика — Самсона? — спрашивает он.
Риса копается в памяти.
— Да! Он был вместе со мной в том автобусе, который вёз нас в заготовительный лагерь.
— Так вот — он был тайно влюблён в тебя.
Риса в замешательстве — откуда он знает? Ах да… Прозрение впрыскивает ей в кровь дозу адреналина, включающую её в режим «дерись-или-беги». Она вскакивает на ноги, готовая умчаться обратно в особняк, или спрыгнуть со скалы в море, или ещё что — лишь бы уйти от этого откровения, но не может: Кэм держит её в поле своего тяготения, словно звезда свою драгоценную планету.
— Алгебра! — произносит он. — У него был математический талант. Мне досталась лишь малая его часть, та, что сильна в алгебре — но когда я нечаянно наткнулся на твою фотографию, этого оказалось достаточно, чтобы я остановился, рассмотрел её и вспомнил. А когда Роберта услышала, что тебя поймали, она потянула за ниточки — и вот ты здесь. Из-за меня. Это я виноват, что ты попала сюда.
Будь её воля, она бы отвернулась от него, но она не может. Так свидетель дорожной аварии не в силах оторваться от этого зрелища.
— И что я, по-твоему, должна сейчас чувствовать, Кэм? Я не могу и не хочу притворяться: я в ужасе! Значит, я здесь потому, что тебе пришла в голову такая блажь, и эта блажь — даже не твоя собственная, а того бедного мальчика!
— Нет, это не так, — торопливо возражает Кэм. — Самсон — он как… как друг, который похлопывает тебя по плечу, чтобы привлечь твоё внимание… Но то, что я чувствую к тебе — это моё, это я, весь полностью! Не только алгебра, но… как бы это сказать… всё уравнение целиком…
Она поворачивается к Кэму спиной, подхватывает с травы одеяло и закутывается в него.
— Уходи. Я хочу, чтобы ты ушёл!
— Прости меня, — умоляет он, — я всего лишь не хотел, чтобы между нами оставались какие-то секреты.
— Пожалуйста, уйди!
Он не приближается к ней, но и не уходит.
— «Лучше пусть я частично стану великим, чем полностью бесполезным». Разве не такими были его последние слова, обращённые к тебе? Я чувствую себя в ответе за то, чтобы его желание осуществилось.
И с этими словами он наконец удаляется в дом, оставляя её наедине с целым роем мыслей.
• • •
Проходит десять минут, а Риса всё так же стоит, завернувшись в одеяло, и не хочет идти внутрь. В её мозгу мелькает бесконечный хоровод одних и тех же дум, и в конце концов у неё начинает кружиться голова.
«Я не должна этому поддаваться… я должна поддаться.
«Я не должна этому поддаваться… я должна поддаться… я не могу… я должна… — и так снова и снова, по кругу, так что ей попросту хочется отключиться и ни о чём не думать.
Когда Риса наконец возвращается в дом, до её ушей долетает музыка. Вообще-то в этом нет ничего необычного, но эта музыка исходит не из стереосистемы. Кто-то играет на гитаре. Что-то испанское. Правда, на двенадцатиструнной классической гитаре всё что угодно будет звучать в испанском духе, но эта мелодия — явное фламенко.
Музыка доносится из большой гостиной. Риса входит туда и видит Кэма — он сидит, сгорбившись над инструментом, полностью погружённый в звуки. Она и не знала, что он умеет играть. Впрочем, чему тут удивляться — Кэм ведь истинная сокровищница самых разнообразных талантов. Однако чтобы так играть на гитаре, одного таланта мало; нужны мышечные навыки в комбинации с корковой и слуховой памятью, и всё это должно соединяться в единое целое через ствол головного мозга, способного скоординировать чёткую работу всех компонентов.
Его музыка обволакивает, обезоруживает, чарует Рису, наводит на мысль, что дело здесь не только в отдельных частях других людей. Что-то объединяет эти части, сплачивает их воедино. Впервые Риса смотрит на Кэма как на цельного индивида, пытающегося выявить каждое и все вместе из своих многочисленных дарований. Он не просил, чтобы его ими наделяли, и не смог бы от них отказаться, если бы даже хотел. Ещё пять минут назад она была от него в ужасе, а сейчас это новое откровение приносит мир её душе. Не в силах противиться, она садится за рояль и начинает аккомпанировать.