Риса не обращает внимания на окрик и заезжает в обширную палату, на двери которой написано ПОСЛЕОПЕРАЦИОННАЯ. Помещение разделено занавесками на несколько отделений, в каждом из них стоит койка. Риса отодвигает все занавески подряд, одну за другой. Пустая кровать. Старуха. Ещё одна пустая койка, и вот, наконец, Дилан Уорд — весь в бинтах, к руке тянется трубка аппарата жизнеобеспечения. Мальчик без сознания, но монитор показывает стабильные, ровные удары сердца. Мёртв? Как бы не так!
Тут сзади подлетает медсестра и разворачивает кресло Рисы кругом. Давешних слёз на глазах женщины как не бывало.
— Немедленно убирайся, не то я позову охрану.
Риса блокирует тормоз, так что кресло невозможно сдвинуть с места.
— Вы сказали, что он мёртв!
— А ты сказала, что он твой брат.
— Мы забираем его и уходим, — заявляет Риса с властностью в голосе, которая могла бы подчинить себе кого угодно, если бы этой самой власти было на что опереться. К сожалению, сейчас не тот случай.
— Он нетранспортабелен. А если бы и был, я позволила бы забрать его только Инспекции по делам несовершеннолетних.
— Так вот что вы сделали с двумя другими? Сдали их юнокопам?
— Куда я их сдала — это моё дело, — ледяным тоном отрезает медсестра.
— По крайней мере, могу я услышать — те двое живы или нет?
Медсестра несколько мгновений смотрит на неё с неприкрытой ненавистью, а затем цедит:
— Живы-то они живы.
— По крайней мере, могу я услышать — те двое живы или нет?
Медсестра несколько мгновений смотрит на неё с неприкрытой ненавистью, а затем цедит:
— Живы-то они живы. Вот только, скорее всего, в состоянии распределённости.
Ах, как бы Рисе хотелось встать из кресла и вмазать этой ведьме так, чтобы та влипла в стенку! Они прожигают друг друга ненавидящими взглядами. Кажется, вот-вот искры полетят.
— Ты думаешь, я не знаю, что за дела творятся на этом вашем Кладбище? Ещё как знаю! У меня брат юнокоп. Чудо ещё, как они до сих пор не загребли вас всех и не отправили туда, где вам место! — Медсестра решительно тычет куда-то пальцем — наверно, в направлении ближайшего заготовительного лагеря. — Люди умирают из-за нехватки донорских органов, а ты и твои эгоистичные приятели из Сопротивления плевать на это хотели!
Вот так, думает Риса. Две правды, две истины, их разделяет стена. Эта женщина смотрит на неё как на преступницу, и ничто в мире не сможет поколебать её убеждённости.
— Ах вот что! — язвит Риса. — Вы, значит, болеете душой за общество? А денежки, которые вам отваливаются, здесь ни при чём?
Женщина отводит глаза, и Риса понимает, что удар попал в цель. Мораль радетельницы общественных интересов даёт трещину, куда эта ханжа и проваливается.
— Отправляйтесь обратно в своё стойло и занимайтесь своей грязной ордой, — шипит медсестра, — а я сделаю вид, что не видела вас и не слышала.
Не на ту напала. Риса не позволит им расплести Дилана.
И в этот момент в палату входит юнокоп.
— Давай сюда, — зовёт его медсестра и обращается к Рисе: — Катись из этой палаты сейчас же, и тогда я позволю тебе и твоей подружке, что сидит в приёмной, спокойно убраться. Расплести тебя, может, и нельзя, но уж за решётку-то упрятать ещё как можно.
Но Риса не собирается уходить.
Вошедший юнокоп, судя по внешнему сходству с медсестрой — её брат. Он бросает на Рису долгий любопытный взгляд, затем переводит глаза на лежащего в постели мальчика.
— Вот этот?
— Мы его зашили, состояние стабильное, но он потерял много крови. Некоторое время его нельзя транспортировать.
— Держи его на снотворном, — советует коп. — Лучше, чтобы он вообще не просыпался, пока не окажется в лагере.
Риса хватается за подлокотники кресла. Через десять секунд она совершит нечто необратимое. Десять секунд молчаливого внутреннего оцепенения и страха, но ни малейших колебаний.
— Заберите меня, — говорит она. — Вместо него.
Коннор, конечно, не одобрил бы её жертвы. Он наверняка будет в ярости, но Риса не может позволить, чтобы мысли о любимом поколебали её решимость. Она должна спасти Дилана Уорда, и она его спасёт.
Коп внимательно изучает свою собеседницу. Он, безусловно, узнал её и понимает, какое щедрое предложение она ему делает.
— Насколько мне известно, вам, мисс Уорд, уже семнадцать. К тому же вы инвалид, а это значит, что вас по-любому расплести нельзя. Ну, и какую выгоду, по-вашему, я мог бы извлечь из этой сделки?
Риса улыбается — преимущество теперь на её стороне.
— Не смешите меня! Перед вами известный член Движения Против Расплетения, очевидец террористического акта в «Весёлом Дровосеке» — и вы не знаете, какую выгоду можете извлечь?
— Я же не дурак, — произносит он после недолгих раздумий. — Отлично понимаю, что на сотрудничество вы никогда не пойдёте. Предпочтёте умереть, но не предать своих.
— Может, и так, — признаёт Риса, — да вам-то что за печаль? Вам же всё равно отвалится немалая сумма за то, что вы сдадите меня властям — скажете, не так?
Ей кажется, будто она слышит, как вертятся и щёлкают шарики в его мозгу.
— А что помешает мне сдать властям обоих — и вас, и этого молодого человека на койке?
— Попытайтесь, — спокойно советует Риса, — и не видать вам денежек как своих ушей.
У меня здесь под кожей вшита ампула с цианистым калием. — Она протягивает ему раскрытую ладонь. — Видите? Вот она. Достаточно хлопнуть в ладоши — и она разобьётся. — Риса имитирует хлопок, останавливая раскрытые руки в дюйме друг от друга, и хитро улыбается. — Хлопатели — они бывают разные.
Конечно, нет у неё под кожей никакой ампулы, но копу-то это знать ни к чему. Даже если он и подозревает, что она блефует, рисковать ему вряд ли захочется.