В один из таких моментов, когда Коннор смотрел на акулу, Риса спросила:
— Боишься, что она тебя покусает?
Коннор вздрогнул и чуть покраснел, как будто его застали за каким-то постыдным занятием, но тут же опомнился и передёрнул плечами.
— Да нет, просто думал, когда и почему Роланд сделал себе эту идиотскую наколку. Если я когда-нибудь повстречаю человека, которому досталась эта его мозговая извилина, то, может, спрошу…
Если бы не ежедневные массажи ног, Риса могла бы подумать, что Коннор о ней совершенно забыл. Но и массажи уже не те. Что-то в них появилось поверхностное, формальное — так, лишь бы поскорее отделаться. Как будто Коннор приходит к Рисе по обязанности, а не потому, что хочет видеть её.
За всеми этими мыслями она промахивается по клавишам — проклятие, это тот же аккорд, который она смазала и на решившем её судьбу концерте, после которого угодила в автобус, на полной скорости несущий её к расплетению.
Риса досадливо стонет, убирает пальцы с клавиш и глубоко вздыхает. Её игра всегда в точности передаёт её душевный настрой, а это значит, что злость и недовольство Рисы разнесутся по всему Кладбищу, как если бы их транслировало радио «Свободный Хэйден».
Но больше всего беспокоит её то, что ей это небезразлично. Риса всегда умела позаботиться о себе, как в физическом, так и в духовном плане. В приюте ты либо обрастаешь многослойной бронёй, либо тебя сжирают живьём. Когда же произошла эта перемена? Случилось ли это тогда, когда её заставили играть на крыше «живодёрни», пока другие ребята шли на расплетение? Или когда она сделала свой выбор, отказавшись заменить свой раздробленный позвоночник здоровым позвоночником неведомого расплёта? Или ещё раньше, когда она поняла, что вопреки всякому здравому рассудку полюбила Коннора Ласситера?
Риса заканчивает сонату — как бы паршиво она себя ни чувствовала, бросать пьесу на середине не годится — потом закрывает крышку рояля и, упрямо преодолевая трещины и ямы на иссушенной почве пустыни, катит к некоему бизнес-джету.
9 • Коннор
Коннор дремлет в кресле, достаточно уютном, чтобы тебя начало клонить в сон, однако всё же не настолько удобном, чтобы заснуть по-настоящему. Он просыпается, как от толчка, услышав, как что-то глухо стукнуло о борт самолёта. Когда раздаётся второй стук, выясняется, что звук доносится слева. А когда что-то бьётся о борт в третий раз, Коннор наконец соображает, что кто-то швыряет в его самолёт камешки.
Он выглядывает в окно, но там темень, и он видит лишь своё отражение. Ещё один глухой стук. Коннор складывает ладони вокруг глаз чашечкой и прижимает лицо к стеклу. Луна выходит из-за облаков и в её серебристом свете он различает изогнутые голубые ободья. Инвалидное кресло-каталка. Затем он видит Рису — та швыряет ещё один камешек, который ударяется о фюзеляж прямо над окном.
— Что за чёрт?
Он распахивает дверь — может, теперь она прекратит швыряться камнями?
— Что такое? Что случилось?
— Ничего, — отвечает Риса. — Просто пытаюсь привлечь к себе твоё внимание.
Он усмехается, не различая в её словах горького подтекста.
— Для этого есть способы и получше.
— В последнее время — нет.
Она катает своё кресло вперёд-назад, стараясь раскрошить комок земли, от которого её кресло слегка накреняется.
— Не хочешь пригласить меня внутрь?
— Тебе не требуется особое приглашение. Ты желанный гость в любое время.
— В таком случае, установи пандус!
И хотя он знает, что пожалеет о своих следующих словах, он всё равно произносит:
— Может, ты бы разрешила кое-кому внести тебя на руках?
Она подруливает немного ближе — совсем чуть-чуть, так, чтобы между ними осталась полоса отчуждения, отчего положение становится мучительно неловким.
— Я не дура. Очень хорошо понимаю, что происходит.
Риса хочет выяснить все наболевшие вопросы прямо сейчас, но Коннор не в том настроении. После увольнения Бэм и Джона ему хочется лишь, чтобы этот день поскорее окончился. Завалиться и спать беспробудным сном до утра, когда на него навалится очередной адский день.
— Происходит то, что я пытаюсь сохранить нам всем жизнь, — говорит он, и в голосе его прорывается раздражение — немного слишком много раздражения. — По-моему, тут не о чём разговаривать.
— Да, ты так занят! Даже когда ты не занят, ты всё равно занят, а если, случается, уделишь мне пару минут — то говоришь только про ДПР, да про то, как тебе трудно, как тебе тяжко и что на твоих плечах лежат все заботы мира.
— О господи, Риса! Ты же не из тех кисейных барышень, которым позарез нужно мужское внимание, иначе они зачахнут!
Но тут луна опять показывается из-за облаков, и Коннор видит, что лицо подруги блестит от слёз.
— Одно дело — требовать к себе внимания, и совсем другое — когда тебя намеренно игнорируют.
Он открывает рот, чтобы возразить, но на ум не приходит ничего толкового. Коннор мог бы напомнить об их ежедневных сеансах массажа, но ведь Риса уже подчеркнула, что даже в эти минуты мыслями он где-то очень далеко от неё.
— Это всё из-за коляски, да?
— Нет! — заверяет он. — Коляска тут совершенно ни при чём.
— Ага, значит, ты признаёшь, что причина всё же есть.