— Слушай, чувак, — говорит татуированный панк, наклонившись к нему через стол и смахивая несколько кусочков паззла на пол. — Ты вот что мне скажи: а как оно там, в заготовительном лагере?
Лев поднимает глаза на камеру, объектив которой направлен на их стол. В этом помещении такие камеры следят за каждым столом, за каждой беседой. В этом смысле здешние порядки мало чем отличаются от порядков в заготовительном лагере.
— Я же сказал, что не могу об этом рассказывать. Но уж поверь, тебе лучше постараться дожить до семнадцати без заморочек, если не хочешь узнать, каково там, в заготовительных лагерях, на собственной шкуре.
— Понял, не дурак, — отзывается собеседник. — До семнадцати без заморочек — возьму-ка это себе девизом.
Панк откидывается на стуле; в глазах его горит восхищение, которого Лев, по собственному мнению, не заслуживает.
Когда часы, отведённые для визита, истекают, Лев и его бывший пастор отправляются домой.
— Ну и как, продуктивно? — спрашивает Дэн.
— Трудно сказать. Может быть.
— «Может быть» всё же лучше, чем вообще ничего. Хороший мальчик-умиш выполнил своё дневное задание.
• • •
В центральной части Кливленда есть дорожка для бега трусцой, проходящая вдоль берега озера Эри. Она огибает Научный центр Великих Озёр, затем проходит позади здания Зала Славы рок-н-ролла, где увековечены имена участников куда более значительного бунта, чем личный маленький мятеж Лева. Мальчик бегает здесь каждое воскресенье после обеда. Рок-н-ролльный музей наводит его на размышления о том, каково это — стяжать себе одновременно и добрую и дурную славу и всё же быть более обожаемым, чем ненавидимым, снискать больше восхищения, чем неприятия? Его передёргивает при мысли, какого рода музейная экспозиция могла бы быть посвящена ему самому, и надеется, что никогда этого не узнает.
Погода стоит относительно тёплая для февраля. Температура воздуха за сорок[8]. Дождь вместо снега утром и противная изморось к вечеру вместо снежной пороши. Маркус бежит рядом — его тяжёлое дыхание вырывается облачками пара.
— Что за блажь бежать так быстро? — пыхтит он. — Это же не Олимпийские игры. К тому же дождь!
— А дождь тут при чём?
— А при том, что потеряешь контроль, поскользнёшься и костей не соберёшь. Вон сколько мокрого снега кругом!
— Ну я же не автомобиль, чтобы терять контроль!
Лев шлёпает по грязной луже, забрызгивая Маркуса, и улыбается, слыша ругательства брата.
Годы поглощения фаст-фуда и бесконечное корпение над сводами законов в юридическом колледже дают себя знать: хотя Маркуса и нельзя назвать обрюзгшим, его спортивная форма, как говорится, оставляет желать.
— Клянусь, если ты ещё раз меня так обсвинячишь, это наш с тобой последний совместный забег! Позвоню копам, пусть они за тобой бегают, это у них получается отменно!
Самое смешное заключается в том, что Маркус сам настаивал, чтобы Лев регулярно занимался физическими упражнениями. Он заговорил об этом сразу же, как только Лева отдали под его опеку. В первые дни свободы, когда кровь мальчика всё ещё не пришла в норму, подняться или спуститься по лестнице в таунхаусе[9] Маркуса для его младшего брата было всё равно что отработать пару часов в тренировочной студии; однако Маркус был твёрдо убеждён, что духовное выздоровление Лева напрямую связано с его физической реабилитацией. Много недель Маркусу приходилось чуть ли не толкать брата в спину, чтобы тот пробежал лишний квартал. И — да, в самом деле, когда Лев только начинал бегать, за ним носился табун агентов ФБР. Они ходили за Левом по пятам все воскресенья, когда ему разрешалось выходить из дому — наверно, чтобы напомнить бунтовщику, что тот по-прежнему под домашним арестом. Постепенно они всё-таки стали доверять следящему чипу и позволяли Леву находиться на улице без официального эскорта, требовали только, чтобы его сопровождали Маркус или Дэн.
— Если меня хватит инфаркт, это будет твоя вина! — доносится из-за спины Лева недовольный голос брата.
Лев никогда не увлекался бегом, тем более на длинные дистанции. В прошлые времена он играл в бейсбол, то есть был командным игроком. Но теперь ему больше подходят индивидуальные виды спорта.
Дождь припускает сильнее, и Лев останавливается, хотя пробежал только половину дистанции, и поджидает Маркуса. Они покупают бутылку минералки у особо закалённого лоточника, торгующего на углу у Зала Славы; парень, по-видимому, будет упрямо продавать свой «Ред Булл», даже если наступит конец света.
Маркус пьёт и пытается отдышаться, а потом как бы невзначай роняет:
— Вчера тебе пришло письмо от кузена Карла.
Лев отлично держит себя в руках, всем своим видом показывая, мол, подумаешь, какое-то письмо.
— Если оно пришло вчера, то почему ты сообщаешь мне об этом только сегодня?
— Потому что ты становишься такой… ну, ты знаешь.
— Нет, — с прохладцей произносит Лев, — не знаю. Какой?
Но вообще-то Маркусу ни к чему распространяться об этом, потому что Лев прекрасно понимает, в чём дело.
Самое первое письмо от кузена Карла поставило его в тупик, пока он не догадался, что это закодированное послание от Коннора. Принимая во внимание, что почта Лева, скорее всего, тщательно контролируется той или иной правительственной службой, у Коннора не было другого способа передать Леву весточку, кроме писем, написанных эзоповым языком. Ему оставалось только надеться, что Леву достанет сообразительности понять, о чём в них речь. Письма от кузена Карла приходят раз в несколько месяцев; штемпели на конвертах всё время из разных мест, так что проследить их обратно к Кладбищу невозможно.