И лишь закончив матч, он поднимает глаза на Рису, давая ей понять, что знал о её тайном наблюдении и подарил ей себя открыто и свободно. Она немедленно отшатывается от окна, но оба знают — она смотрела на него. Не по обязанности, а потому, что хотела на него смотреть, и это, что ни говорите, огромная разница!
46 • Риса
Риса поднимается по винтовой лестнице. Риса спускается по винтовой лестнице. Риса работает с физиотерапевтом Кенни, который не нарадуется тому, как быстро она набирается сил. До неё не доходят никакие новости из внешнего мира. Ей начинает казаться, что его больше вообще не существует, а островная клиника — которая вовсе даже и не клиника — её дом. Она ненавидит это чувство.
А эти ежедневные совместные трапезы! Риса страшится их и одновременно — как она с удивлением обнаруживает — ждёт с нетерпением. Если позволяет погода, они проходят на веранде. Кэм, с удовольствием демонстрирующий ей своё великолепное тело и ловкость движений на расстоянии, за столом становится неуклюж и так же стеснителен, как и Риса. Оба ощущают неловкость из-за того, что вынуждены проводить время вместе, словно их насильно поженили. Они не разговаривают о том дне, когда она залепила ему оплеуху.
Они не разговаривают о том дне, когда она залепила ему оплеуху. Они вообще почти ни о чём разговаривают. Риса примиряется с его существованием. Он примиряется с тем, что она с ним примирилась.
Они сидят на веранде, лакомясь бифштексом, и Кэм, наконец, пробует разбить лёд.
— Мне жаль, что тогда так получилось, — говорит он. — Я просто слегка вышел из равновесия. Быть на попечении у государства — в этом нет ничего плохого. Фактически, некоторые части меня знают, что это такое. У меня есть воспоминания о государственных приютах. О многих из них.
Риса вперяется взглядом в тарелку.
— Будь добр, не говори об этом. Я ем.
Но его не остановить.
— Приют — это не самое лучшее место на земле, я понимаю. Ты вынужден бороться за каждую кроху внимания к себе, иначе жизнь становится простым прозябанием, а это худшее, что только может случиться с человеком.
Риса поднимает на него глаза. Ну и ну. Он сумел выразить точными словами те самые чувства, которые она всегда испытывала в отношении своего детства.
— Ты знаешь, в каких приютах воспитывался? — интересуется она.
— Не сказал бы. Просто в голове мелькают образы, чувства, обрывки воспоминаний, но в моём речевом центре практически нет частей, полученных от государственных сирот.
— Неудивительно. В приютах не слишком-то заботятся о том, чтобы развивать у детей речевые навыки, — усмехается Риса.
— Ты что-нибудь знаешь о себе? — любопытствует Кэм. — Как ты оказалась в приюте? Кто твои родители?
В горле Рисы образуется ком, который она пытается проглотить.
— Эта информация никому не доступна.
— Мне доступна, — говорит Кэм.
При этих словах ею овладевают и опасение, и робкая надежда. Но на этот раз, с удовлетворением отмечает она, опасение сильнее.
— Собственно, мне никогда и не хотелось это знать. Да и сейчас не хочется.
Кэм опускает взор. Он немного разочарован. А может, даже и не немного. Риса неожиданно для себя тянется к нему через стол и сжимает его пальцы.
— Спасибо за предложение. Очень мило с твоей стороны, но… я привыкла. Не надо мне это знать.
И только отпустив его ладонь, Риса осознаёт, что это её первый добровольный физический контакт с ним за всё время их знакомства. Её жест не проходит незамеченным и для Кэма.
— Я знаю, ты любила парня, которого называют Беглецом из Акрона, — говорит он.
Риса старается не выказать своих чувств.
— Мне очень жаль, что он погиб, — говорит Кэм. Риса смотрит на него в ужасе, но тут он добавляет: — Наверно, тот день в лагере «Весёлый Дровосек» был просто кошмаром.
Риса испускает глубокий дрожащий вздох облегчения. Похоже, Кэм не в курсе, что Коннор жив. Значит ли это, что и «Граждане за прогресс» тоже ни сном ни духом? Но об этом лучше не спрашивать, да и вообще на эту тему говорить не стоит — может возникнуть слишком много встречных вопросов.
— Ты тоскуешь по нему? — спрашивает Кэм.
Вот теперь она может сказать ему правду.
— Да. Очень.
Они надолго замолкают. И наконец Кэм произносит:
— Я понимаю, что никогда не смогу заменить его тебе. Надеюсь лишь, что в твоём сердце хватит места и для меня — как для друга…
— Я ничего не обещаю, — отрезает Риса, стараясь не показать, что его слова тронули её.
— Ты по-прежнему считаешь меня уродом? — спрашивает Кэм. — Я всё так же отвратителен тебе?
Риса хочет ответить правдиво, но не может сразу подобрать подходящие слова. Он принимает её молчание за нежелание обидеть его и опускает глаза.
— Понятно.
— Нет, — говорит Риса. — Я не считаю тебя уродом. К тебе просто нельзя подходить с обычной меркой. Это всё равно, что пытаться решить: женщина на картине Пикассо — прекрасна она или уродлива? Не приходишь ни к какому выводу, но не смотреть не можешь.
К тебе просто нельзя подходить с обычной меркой. Это всё равно, что пытаться решить: женщина на картине Пикассо — прекрасна она или уродлива? Не приходишь ни к какому выводу, но не смотреть не можешь.
Кэм улыбается.