Это одно. Второе: человек, знавший Докинга, увидев его в Москве, испугался. Причина одна: англичанин представлял для неизвестного опасность. Очень серьезную. Иначе сразу на такие крутые меры не пошли бы. Этот человек, естественно, не мог знать, зачем именно приехал сюда английский полицейский. Берфитг вне подозрений: он вылетел из России еще до приезда Докинга, выехал официально, по собственному паспорту.
Итак, некто пришел к выводу, что Докинг прибыл сюда либо затем, чтобы — с нашей, разумеется, помощью — взять его, либо помешать ему реализовать затеянное им дело. Имеет это отношение к Берфитгу или нет, неизвестно.
Следовательно, придется снова беспокоить Фэрклота, хотя и крайне неловко: сначала взять назад свое обещание дать людей — даже этих двоих, Грибовского и Докукина, придется бросить на дело о бета-углероде, везти который в Россию никто и не думает, а после этого просить о помощи: дайте, мол, мне все, что можете, по Докингу, и не фигурировал ли в его делах какой-нибудь россиянин…
Нет, так нельзя. Надо ему дать хотя бы одного работника. Пусть одного, зато хорошего. Эх, с великой охотой предложил бы ему Мерцалов такого человека, если бы он имелся…
Минут десять генерал сидел, опустив голову, как бы размышляя, на самом же деле просто медитировал. Подобный отдых ему бывал необходим. Потом встрепенулся и провозгласил:
— А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!
Он нажал звонок. Вошедшего секретаря попросил:
— Найдите мне Милова.
— Сергей Симонович!
— Все знаю. Что он не на службе, а в отставке.
Что он обретается неизвестно где — в промежутке между Северным полюсом и Южным. Тем не менее он мне нужен. Не далее… не далее чем завтра я должен если не увидеть, то, во всяком случае, связаться с ним.
Секретарь был офицером молодым и честолюбивым и потому сказал:
— Товарищ генерал, может быть, вы разрешите мне заняться этим делом? Английский у меня — свободно…
— При чем туг английский?
— Вы разговаривали нынче с Лондоном. Может быть, нужно туда что-нибудь отвезти? Я готов ехать. Помедлив, Мерцалов кивнул.
— Поезжайте. И немедленно. Только не в Лондон — еще успеете, а на станцию телесвязи. Передайте там мое приказание: найти Милова, при необходимости обращаясь к антиконтрабандным комиссиям разных стран, вызвать на связь и переключить на меня.
— Откуда же у него, если он к тому же неизвестно где, возьмется приемник телесвязи? Даже если бы он у Милова сохранился, какой, извините за выражение, дурак потащит аппарат с собой куда-то в субтропики, на отдых?
— Вы Милова знаете?
— Конечно. Когда я начинал работать, он еще был…
— Вот вы, оказывается, сколько у нас работаете. И в самом деле, пора вас перевести из канцелярии… А вот о Милове вы понятия не имеете.
Лейтенант промолчал, однако лицо его свидетельствовало о полном несогласии с начальством.
— Если бы вы его знали, лейтенант, — начал Мерцалов медленно, — вам было бы известно, как дважды два: даже выходя на десятиминутную прогулку, он берет с собой все, что может понадобиться для срочной работы. А тут как-никак в другое полушарие отправился, то ли в Западное, то ли в Южное…
Одним словом, где Милов — там и его техника: все, что нужно милиционеру, находящемуся в свободном полете… Уяснили?
— Так точно.
— Выполняйте.
* * *
Роялиста привезли, вытряхнули из машины во дворике небольшого темного дома. Настолько темно было вокруг, что киллеру показалось вдруг, что вот подфартило и можно смыться даже со связанными руками… Он сделал легкий непринужденный шажок в сторону и тут же получил по шее. Удар сопровождался наставлением:
— Шаг влево, шаг вправо — попытка к бегству, ноги выдираются без предупреждения. Усек?
— Усек, — пробормотал Петр Стефанович.
— Сроков-то много мотал? — более дружелюбно поинтересовался его сопровождающий.
— Сколько было — все мои, — ощетинился Роялист, снова нарываясь, возможно, на неприятности. Но тут второй сопровождающий вышел из темного дома.
— Давай его туда. А ты, — это было сказано уже водителю, — будь на месте. Потом гетман скажет.
По едва освещенной лестнице пришлось подниматься на второй этаж. В комнате оказалось неожиданно светло. Просто окна были плотно занавешены. Мебели почти никакой — несколько стульев и стол. И за столом этим сидел человек столь внушительного и безжалостного вида, что Роялисту снова сделалось не по себе.
— Ну, падло, — сказал человек за столом. — Петь будешь? Или тебе глотку прочистить? Мы можем.
— Ничего не знаю… — пробормотал Петр Стефанович и повторил громко: — Ничего не знаю, ничего. Маму мне дайте…
Рассчитывал он на то, что блатной эту «маму» поймет, мусор же — далеко не всякий.
— Маму, значит, — проговорил сидевший. — А я и есть мама. Так что думай. Одну минуту. Больше не могу Время не ждет, милый, нам еще потом за твоей географией ехать, справедливость соблюдать…
Знают, понял Петр Стефанович.
И про деньги мои знают, абреки, кошатники, три погибели на них… Ну что же это такое, Господи! Откуда? Видать, кто меня подрядил — тот и заложил в сундук, продал этим на ходу. Оттого и грины сунули так легко: знали, что к ним вернутся. Но за что, за что? За то, что я этого не смог? Ну, не повезло, бывает со всяким, кто мог угадать, что тот не в номере, а куда-то шастанул… Что они теперь со мной7 Ведь наверняка боятся, что я в случае чего их теплыми сдам, а значит, хана мне, кранты…
Ему стало вовсе не по себе.