Вот как всё просто: или действуй на свой страх и риск, или забудь о свободе. Хорошо ещё, что у меня появился серебряный зверёк, которому тоже небезразлично, живым или мёртвым я выйду из очередной передряги.
— Туман действует на любого, чьё сознание связано с плотью напрямую, а не через посредника.
— Обнадёживающе звучит! — хмыкнул Ксо. — Если бы я узнал всё это не от тебя, не поверил бы, уж слишком невероятно твоя история выглядит.
— Неужели полевой агент ни разу не слышал о тумане и не попадал в него?
— Докладов не было.
Странно. Понимаю, перевалочный пункт скотогонов — невеликая значимость для государства в целом, но для наблюдателя любые события, отличающиеся от привычных, должны быть поводом к немедленному составлению и отправлению доклада. Если только…
Если агент остаётся верным своему руководству.
— Ты говорил, туман спускается вниз по реке? — Ксаррон вновь обратил свой взгляд к карте.
— Да. С Гнилого озера.
— Откуда?!
В голосе кузена настолько явственно прозвучало недоумение, что я тоже повернулся лицом к стене, чтобы увидеть… Чтобы не увидеть ничего. Истоки Тэйна терялись в местности, неопределённо раскрашенной под цвет то ли леса, то ли гор. Ни малейшего намёка на водоём, большой или маленький.
— Там нет никакого озера, — заявил кузен.
— Оно должно быть.
— С чего ты взял? Может быть, местные жители упоминают о нём лишь для красивого словца.
— Горожане не показались мне похожими на любителей приукрашивать действительность.
— Тогда как ты объяснишь отсутствие озера на карте? Я могу поручиться, что она не лжёт.
— Почему?
Ксаррон посмотрел на меня со странной торжественностью в изумруде глаз.
— Та часть Западного Шема — мои владения.
Ах вот в чём дело… Плоть кузена, стало быть?
— И потому ты уверен, что там нет озера?
— Уверен. Может быть, когда-то давно, ещё до войны.
.. Но с тех пор в мире многое изменилось.
Если учесть, что часть драконов погибла, удивляться не приходится. И всё же кое-что меня тревожит.
— Ты ведь родился во Вторую Волну?
— В самом её конце. Незадолго до того, как ты… Незадолго до смерти моего отца.
Догадываюсь. Потому что после той смерти и Разрушителю оставалось жить считаные дни.
— Значит, твой мир создавался из плоти уже поверженных драконов?
Неохотный молчаливый кивок.
Догадываюсь, что гордиться здесь нечем. Правда, когда кто-то появляется на свет, ему некогда оценивать права и желания других в продолжение жизни, потому что у новорождённого есть только одно сокровище за душой. Обязанность выжить.
Но я не хочу побольнее уколоть кузена, даже если он считает иначе. Я ищу ответ, сам пока не знаю, на какой именно вопрос.
— И никаких трудностей не было? Ведь в Купели тогда наверняка царил хаос насильно освобождённых Нитей.
— И откуда только ты всё знаешь, даже если не можешь знать? — огрызнулся Ксаррон.
— Я всего лишь предполагаю.
— И при этом не ошибаешься в своих предположениях… — Он подошёл к окну и присел на мраморную доску. — Трудности были.
— Расскажи.
— А сам навоображать не можешь?
Если бы мог, не стал бы терзать твою память. Но я не способен созидать, как бы ни хотел этому научиться. Только прикоснуться. Представить. Разделить… Разделить?
— Я хочу услышать от тебя.
— Услышать, но не послушаться… — беззвучно прошептали тонкие губы, а глаза полыхнули пламенем, в котором только с большим трудом можно было угадать изумрудный оттенок и которое потащило меня за собой, в тень, в темноту, в прошлое, невозможное и непостижимое…
Всё существо крохотной искорки наполнено восторгом. Чистым, сверкающим, ослепительным, но не ослепляющим. Слепнуть нельзя, даже от счастья. Где-то там, в воспоминаниях о пылающем горне, теперь навсегда покинутом, живёт уверенность, согретая надеждой. Искорка знает, что предстоит много и упорно трудиться, но так же точно она знает: всё достижимо. Не сразу, не вмиг, мелкими-мелкими шажками, осторожно, наугад, а стало быть, непременно на ощупь, невесомо касаясь разноцветных Прядей, тонкой сетью опутавших пространство. Долететь, прижаться, слиться в единое целое, вобрать в себя, одновременно растворяясь, почти исчезая. Вспорхнуть в новый полёт, но уже не искоркой, а язычком огня. Ворваться в море взволнованно дрожащих Нитей, протягивая следом ту, самую первую, самую родную. Стежок за стежком, пока неровные и неумелые, но ведь это только начало…
Искорка живёт. Искорка разгорается, по крупинке прирастая собственным миром. Восторг не убывает, и вскоре у него появляется новая закадычная подруга. Гордость. Новый мир прекрасен и дружелюбен, Нити тают от смелеющего дыхания искорки, принимают её тепло и принимают… решение быть с ней. Не принадлежать, ведь никто никого не желает подчинить. Быть вместе. Навсегда. И вечно лететь вперёд, всё к новым и новым…
Прозрачная сталь волосяного лезвия появляется на пути слишком внезапно, чтобы можно было метнуться в сторону и уйти от столкновения. Нить врезается в искорку, рассекает сверкающее тельце. Половинки легко находят друг друга вновь и восстанавливают утраченное, но к восторгу и гордости примешивается удивление. Зачем? Почему?
Искорка возвращается, приближается к обидчице, теперь уже осторожничая, а потому успевая отпрянуть, когда туго натянутая, струна повторяет атаку. Эта Нить столь же ярка, а стало быть, жива, как и все прочие, но почему же она не хочет принять тепло новорождённого? Почему сражается, разве здесь уместны бои? Искорка непонимающе замедляет своё движение, наблюдая за настороженно напряжённой Нитью.
Может быть, в ней какой-то изъян? Может быть, это плохая Нить? Но если она плоха, то достойна ли стать основой для нового мира?
Нить скручивается спиралью, затягивая искорку в невидимый водоворот, и та, замешкавшись, вдруг осознает, что ей не выбраться из расставленной ловушки. Нить сильнее, во много-много раз. Искорка мечется, обдирая бока об острые кольца, безжалостной клеткой сжимающиеся вокруг. Ещё несколько мгновений, и свобода будет утеряна, а новая жизнь станет пленницей… Мёртвой жизни.