— А разве должна быть причина?
— Она всегда есть.
Если заглянуть внутрь себя глубоко-глубоко, можно согласиться. Но если посмотреть наружу…
Большую часть своих мимолётных поступков я совершал, не стремясь ни к какой цели и не задумываясь, почему что-либо делаю. Довольно было сокровенного ощущения правильности происходящего, чтобы броситься в бой или, наоборот, осторожно отойти в сторону. Только позднее, после завершения того или иного события можно было остановиться и подумать, какие причины подвигли меня на действия. И что любопытно, стоило потянуть за ниточку самой очевидной причины, как она превращалась в длиннющую цепь разновеликих звеньев, добраться до конца которой помогало лишь чудовищное упрямство. А в конце цепи меня всегда ждал один и тот же ответ. Ты поступил так-то и так-то потому, что ты — это ты! Потому что не мог поступить иначе.
Причина? Мне захотелось, вот и всё. Внешние обстоятельства, говорите? А при чём тут они? Если живое существо не примет требований окружения, то бишь не «захочет», ничего не произойдёт. Можно было не спасать Рэйдена Ра-Гро, на кой он мне сдался? Можно было не выслеживать некроманта, справился бы кто-нибудь другой при надобности.
Можно было не спасать Рэйдена Ра-Гро, на кой он мне сдался? Можно было не выслеживать некроманта, справился бы кто-нибудь другой при надобности. Можно было… Но я захотел. Всего лишь захотел.
— Рад бы облегчить твои муки, сестричка, но, увы, никакой особой причины нет.
— Мои муки? Что ты можешь о них знать?!
Неудачно подобранное слово способно достичь успеха ровно таких же размеров, что и нарочно употреблённое. Только в противоположном направлении. Вырази я сожаление чуть иначе, меня ожидало бы продолжение пространной и не особо увлекательной, но помогающей скоротать время беседы, а случившийся переход на личности предполагал бурное развитие событий в ином ключе. И не просто ином, а отличном ото всех видевшихся мне вариантов.
Женщина расслабила пальцы, вдох назад стиснутые в кулаки, и со странной мечтательностью прошептала:
— Да если бы я могла, хоть на короткое время…
А потом, видимо, вернувшись из мира грёз в реальность, вынесла суровый приговор:
— Но ты снова разрушил мои планы!
Вот теперь я точно перестал понимать подоплёку происходящего. Разрушил? Что? Как? Или побег Борга вдруг оказался не досадливой, но в сущности безвредной мошкой, которую легко прихлопнуть, если понадобится, а непоправимой бедой? Не верю.
— О чём ты, сестричка?
Чёрные губы растянулись в улыбке, не сулящей ничего хорошего, но одновременно невинной, как у ребёнка:
— Я хотела бы дать тебе почувствовать хоть каплю боли, пронзающей меня при одной только мысли о том, что всё придётся начинать сначала… Но не могу. — Улыбка приобрела оттенок возвышенной отрешённости. — Представляешь, как это меня злит?
Как раз могу представить, и даже очень хорошо.
— Найди себе другого противника, с которым справишься.
— Я не хочу никого искать! Я и тебя… не искала. Ты пришёл сам, сам вторгся в мою жизнь! Сначала я думала: это случайность, с каждым бывает, всё ещё наладится. Но становилось только хуже. Я простила бы тебе Антрею. Не веришь? Простила бы и забыла. В конце концов, это не моя месть, а всего лишь дань семейной традиции. Но нет, ты не остановился и не успокоился! Ты убил вторую цель моей жизни, когда я была всего лишь на полпути к ней!
Хм, вроде я не особенно рукоприкладничал, горы мертвецов не припомню. Герцога убил, это верно, но Магайон — не единственный влиятельный вельможа в Западном Шеме, и уж тем более не единственный мужчина, которого можно соблазнить женскими ласками.
— Ты меня совсем запутала, сестрёнка. Что ещё за труп на моей совести?
Чёрные глаза возмущённо сузились, словно их обладательница посчитала моё недоумение нарочитым, наигранным и потому оскорбительным, но объяснение всё же было дано:
— Труп моей надежды на будущее!
О, значит всё серьёзнее, чем казалось. Ситуация хуже, чем та, когда женщина заводит речь о потерянных надеждах, случается, только если мужчина поминает отнятую любовь.
— Ты ещё покоришь мир, не беспокойся.
Она кивнула, словно не понимая, что соглашается со словами своего злейшего врага:
— Покорю. Но кому будет нужен покорённый мир, когда я умру?
Чуточку задыхается. От злости? Нет, непохоже. Тогда… Неужели я, метя наугад, попал в самое сердце?
— Твоим наследникам, кому же ещё.
— Наследникам?! — Она наклонилась надо мной, забывая об осторожности: будь я немного бодрее, не преминул бы больно дёрнуть за тонкие пряди полупрозрачных волос. — И ты ещё смеешь произносить это слово?!
— Почему бы нет? Твои таланты перейдут только к твоим детям, не так ли? Или хочешь сказать: сможешь научить болтовне с водой любого?
— Детям.
— И ты ещё смеешь произносить это слово?!
— Почему бы нет? Твои таланты перейдут только к твоим детям, не так ли? Или хочешь сказать: сможешь научить болтовне с водой любого?
— Детям… — Женщина отшатнулась, словно опомнившись и заметив, что подошла слишком близко к хоть и безоружному, но непостижимо опасному противнику. — Моим детям… Ты убил их ещё до зачатия!