— Что там такое? — спросил Рибадо.
Человек неуверенно приблизился; он шел, как утка, ступнями в сторону. Настоящий бандит. Он прикоснулся к повязке на манер приветствия.
— Есть работа? — спросил он.
— Работа? — переспросил Рибадо. Он всмотрелся в человека: настоящий бандит, повязка черноватая, у него крепкий вид, но лицо его смертельно бледное.
— Работа? — еще раз переспросил Рибадо.
Они неуверенно рассматривали друг друга, Рибадо подумал: а не упадет ли этот тип в обморок?
— Работа… — сказал он, почесывая голову. — Чего-чего, а этого хватает.
Мужчина сощурил глаза. Вблизи он выглядел добродушней.
— Я могу работать, — сказал он.
— У тебя нездоровый вид.
— Чего?
— Я говорю, ты выглядишь больным. Человек с удивлением посмотрел на него:
— Я не болен.
— Ты совсем белый. И потом, что это за повязка?
— Да это меня по голове ударили, — объяснил человек. — Пустяки.
— Кто тебя ударил? Легавые?
— Нет. Дружки. Я могу работать хоть сейчас.
— Ой ли? — сказал Рибадо.
Человек наклонился, взял бочку и поднял ее на вытянутых руках.
— Я могу работать, — сказал он, ставя ее на землю.
— Вот сучий сын! — с восхищением сказал Рибадо. Он добавил:
— Как тебя зовут?
— Меня зовут Большой Луи.
— У тебя есть документы?
— У меня есть военный билет, — сказал Большой Луи.
— Покажи.
Большой Луи порылся во внутреннем кармане куртки, осторожно вытащил военный билет и протянул его Рибадо. Рибадо развернул его и присвистнул.
— Ого! — сказал он. — Ого!
— У меня все в порядке, — с беспокойством сказал Большой Луи.
— В порядке? А ты читать умеешь? Большой Луи хитро посмотрел на него:
— Чтобы таскать бочки, читать не нужно. Рибадо протянул ему билет:
— У тебя военный билет № 2, парень. Тебя ждут в Монпелье, в казарме. Советую тебе поторопиться, не то тебя запишут уклоняющимся от воинской повинности.
— В Монпелье? — озадаченно переспросил Большой Луи. — Но мне нечего делать в Монпелье.
Рибадо разозлился.
— Я тебе говорю, что ты мобилизован! — закричал он. — У тебя военный билет № 2, ты мобилизован.
Большой Луи положил военный билет в карман.
— Стало быть, вы меня не возьмете? — спросил он.
— Как я могу взять дезертира? Большой Луи нагнулся и поднял бочку.
— Ладно, ладно, — живо сказал Рибадо. — Ты силач, не спорю. Но какой мне от этого прок, если через сорок восемь часов тебя арестуют?
Большой Луи поставил бочку на плечо; он сосредоточенно смотрел на Рибадо, насупив густые брови. Рибадо пожал плечами:
— Извини.
Больше говорить было не о чем. Рибадо двинулся дальше, думая: «На кой мне ляд уклоняющиеся». Он крикнул:
— Эй! Шарло!
— Чего? — отозвался Шарло.
— Посмотри на того типа, это уклоняющийся.
— Жалко, — сказал Шарло. — Он мог бы нам здорово помочь.
Рибадо двинулся дальше, думая: «На кой мне ляд уклоняющиеся». Он крикнул:
— Эй! Шарло!
— Чего? — отозвался Шарло.
— Посмотри на того типа, это уклоняющийся.
— Жалко, — сказал Шарло. — Он мог бы нам здорово помочь.
— Но не могу же я нанимать уклоняющегося, — сказал Рибадо.
— Понятное дело, нет, — согласился Шарло.
Оба обернулись: высокий парень, поставив бочку на землю, с несчастным видом вертел в руках военный билет.
Толпа окружала их, несла, вращала кругами и, вращаясь, уплотнялась сама. Рене уже не знал, был ли он неподвижен или вращался с толпой. Он смотрел на французские флаги, развевающиеся над входом на Восточный вокзал; война была там, на оконечностях рельсов, пока она не беспокоила, но он чувствовал, что ему грозит катастрофа гораздо более близкая: толпа, это так опасно, над ней всегда витает ветер беды. Похороны Галлиени[33],[34] он ползет, он волочит свое белое платьице между черными корнями толпы, под дьявольским пеклом солнца, возвышение рушится, не смотри, вот они унесли неподвижную женщину, ее нога в красном кружеве торчит из разорванной туфли; толпа окружала его под светлым и пустым небом, я ненавижу толпу, он чувствовал везде глаза, всепроникающее солнце, подкрашивающее его шину и живот, освещающее его длинный бледный нос, отъезд в пригород в начале мая, в воскресенье, а на следующий день в газетах: «Красное воскресенье», несколько человек раздавлено насмерть. Ирен[35] защищала его своим маленьким пухленьким телом, не смотри, она меня тащит за руку, она меня волочит, и женщина проходит за моей спиной, скользит над толпой, как мертвец по Гангу. Она с осуждающим видом, подняв кулаки, смотрит поверх фуражек на трехцветные флаги. Она говорит:
— Идиоты!
Рене сделал вид, что не слышит; но его сестра продолжала с убежденной медлительностью:
— Идиоты. Их гонят на бойню, а они довольны.
Она вела себя неприлично. В автобусе, в кино, в метро она вела себя неприлично, постоянно говорила то, что не нужно, с решимостью исторгая из себя недопустимые слова. Он посмотрел назад, этот тип с куньей головкой, слишком пристальным взглядом и изъеденным носом слушал их. Ирен положила руку брату на плечо, у нее был задумчивый вид. Только что она вспомнила, что она — его старшая сестра, он подумал, что сейчас она станет давать ему скучные советы, но как бы то ни было, она потрудилась проводить его на вокзал, и теперь была одна среди этих мужчин без женщин, как в те дни, когда он водил ее на матчи по боксу в Пюто, не стоило ее раздражать. Она читала, лежа на диване, много курила и сама моделировала свои мнения, как свои шляпки. Она ему сказала: