Переговоры, обмен мнениями — всегда; обращение к насилию — никогда. За всеобщий мир, против войны во всех формах!
22 сентября 1938 г. Лига французских матерей и жен».
Зезетта перевернула страницу: обратная сторона покрыта подписями, прижатыми друг к другу, горизонтальными, косыми, вздымающимися, опускающимися, черными чернилами, фиолетовыми, синими. Некоторые размашисты и написаны большими угловатыми буквами, другие же, скупые и заостренные, стыдливо жались в уголке. Рядом с каждой подписью — адрес: мадам Жанна Племе, улица д’Обиньяк, 6; мадам Соланж Пэр, проспект Сент-Уан, 142. Зезетта пробежала глазами имена всех этих особ. Они все склонялись над этим листом. Были среди них такие, чья детвора кричала рядом в комнате, другие подписывали в будуаре ручкой с золотым пером. Теперь их имена рядом, и они были похожи друг на друга. Мадам Сюзанн Тайер. Ей достаточно попросить ручку у дамы, и она тоже станет мадам, ее имя, значительное и суровое, будет стоять под другими.
— Что вы со всем этим будете делать? — спросила она.
— Когда у нас будет много подписей, мы пошлем делегацию женщин в канцелярию Совета.
Мадам Сюзанн Тайер. Она мадам Сюзанн Тайер. Морис ей все время повторял, что мы солидарны только со своим классом. И вот теперь у нее оказались общие обязанности с герцогиней де Шоле. Она подумала: «Только подпись: я не могу отказать им в подписи».
Флосси облокотилась о подушку и посмотрела на Филиппа.
— Ну что, негодник? Что ты теперь скажешь?
— Неплохо, — сказал Филипп. — Но, должно быть, еще лучше, когда не болит голова.
— Мне нужно вставать, — сказала Флосси. — Я что-нибудь пожую, потом пойду в заведение. Ты идешь?
— Я слишком устал, — сказал Филипп. — Иди без меня.
— Ты меня подождешь здесь, ладно? Поклянись, что подождешь!
— Ну конечно, — хмуря брови, ответил Филипп. — Иди быстрей, иди, я тебя подожду.
— Итак, — сказала дама, — вы подписываете?
— У меня нет ручки, — сказала Зезетта.
Дама протянула ей авторучку. Зезетта взяла ее и подписалась в низу страницы. Она вывела прописью свое имя и адрес рядом с подписью, потом подняла голову и посмотрела на даму: ей казалось, что сейчас что-то произойдет.
Но ничего не произошло. Дама встала, взяла бумагу и внимательно на нее посмотрела.
— Прекрасно, — сказала она. — Что ж, мой рабочий день завершен.
Зезетта открыла рот: ей казалось, что у нее есть уйма вопросов. Но вопросы не приходили на ум. Она просто сказала:
— Значит, вы отнесете это Даладье?
— Да, — сказала дама. — Да, именно ему.
Она помахала листком, затем сложила его и положила в сумочку. У Зезетты сжалось сердце, когда сумочка защелкнулась. Дама подняла голову и посмотрела ей прямо в глаза.
— Спасибо, — сказала она. — Спасибо за него. Спасибо за всех нас. Вы мужественная женщина, мадам Тайер.
Она протянула ей руку.
— А теперь, — сказала она, — мне пора.
Зезетта пожала ей руку, предварительно вытерев свою о передник. Ее охватило горькое разочарование.
— И это… и это все? — спросила Зезетта.
Дама засмеялась. Зубы у нее были, как жемчужные. Зезетта повторила про себя: «Мы солидарны». Но эти слова потеряли смысл.
— Да, пока это все.
Она быстрым шагом дошла до двери, открыла ее, в последний раз обратила к Зезетте улыбающееся лицо и исчезла. Аромат ее духов еще витал в комнате. Зезетта услышала, как удаляются ее шаги, и два-три раза потянула носом.
Ей казалось, будто у нее что-то украли. Она подошла к окну, открыла его и высунулась. У тротуара стояла машина. Дама вышла из гостиницы, открыла дверцу и села в машину, которая тут же тронулась. «Я сделала глупость», — подумала Зезетта. Машина повернула на проспект Сент Уан и исчезла, унося навсегда ее подпись и красивую благоухающую даму. Зезетта вздохнула, закрыла окно и зажгла газ. Жир затрещал, запах горячего мяса перекрыл аромат духов, и Зезетта подумала: «Если Морис когда-нибудь об этом узнает, он меня расчехвостит».
— Мама, я хочу есть.
— Который час? — спросила мать у Матье.
Это была плотная красивая жительница Марселя с намечающимися усиками.
Матье бросил взгляд на часы.
— Двадцать минут девятого.
Женщина взяла из-под ног корзину, закрытую на железную застежку.
— Радуйся, мое мученье, сейчас ты поешь. Она повернула голову к Матье.
— Она и святого выведет из терпения.
Матье им неопределенно и доброжелательно улыбнулся. «Двадцать минут девятого, — подумал он. — Через десять минут будет говорить Гитлер. Они в гостиной, уже более четверти часа Жак крутит ручки радиоприемника».
Женщина поставила корзину на скамейку; она открыла ее, Жак закричал:
— Поймал! Поймал! Я поймал, это Штутгарт![49] Одетта стояла рядом с ним, она положила руку ему на плечо. Она услышала шум, и ей показалось, что дыхание длинного сводчатого зала ударило ей в лицо. Матье немного подвинулся, освобождая место для корзины: он не покинул Жуан-ле-Пэн. Он был рядом с Одеттой, напротив Одетты, но слепой и глухой, поезд уносил его уши и глаза к Марселю. У него не было к ней любви, это было другое: она на него посмотрела, как будто он не совсем еще умер. Он хотел придать лицо этой бесформенной нежности, которая давила на него; он поискал в памяти лицо Одетты, но оно ускользало, на его месте два раза появилось лицо Жака, Матье наконец различил неподвижную фигуру в кресле: вид наклоненного затылка и внимательное выражение на лице без губ и носа.