Все они были на площади, лица их покраснели от заходящего солнца. Жанна, Урсула, сестры Клапо, Мария и все остальные. Сначала они ждали дома, но со временем одна за другой вернулись на площадь и стали ждать там. Они видели сквозь матовые стекла, как зажглись первые лампы в кафе вдовы Трамблен, образовавшие вверху окон три туманных пятна. Они увидели эти пятна и почувствовали себя опечаленными: мамаша Трамблен зажгла лампы в пустом кафе, она сидела за мраморным столиком, положив на мрамор рабочую корзинку, и штопала хлопчатобумажные чулки, ни о чем не беспокоясь, потому что была вдовой. А они стояли на улице и ждали мужей, ощущая за спиной свои пустые дома и кухни, понемногу наполнявшиеся мраком, а перед ними тянулась эта длинная, полная случайностей дорога и в конце дороги Кан. Мария, посмотрев на часы церковной колокольни, сказала Урсуле: «Скоро девять, может, их все-таки оставили…» Мэр уверял, что это невозможно, но что он мог знать, он не лучше их разбирался в городских обычаях. Зачем отсылать обратно крепких парней, которые заявились сами? Им вполне могли сказать: «Ладно! Раз уж вы здесь…» — и оставить. Прибежала маленькая Роза, запыхавшись, она кричала: «Вот они! Вот они!» — и все женщины тоже побежали; они добежали до фермы Дарбуа, откуда был виден добрый кусок дороги, и они увидели их вдалеке, среди лугов: те на своих повозках ехали гуськом, как и при отъезде; они неторопливо возвращались, они пели. Шапен ехал впереди, он удрученно сидел на облучке, его руки вяло держали вожжи, он спал, а лошадь шла по привычке; Мари заметила, что у него подбит глаз, и подумала, что он еще и подрался. За ним, стоя в повозке, сын Ренара пел во всю глотку, но вид у него был невеселый, другие ехали чуть позади, совсем черные на фоне ясного неба. Мари повернулась к Клапо и сказала ей: «Они напились, только этого не хватало». Повозка Шапена, поскрипывая, шла совсем медленно, и женщины посторонились, пропуская ее. Когда она миновала их, Луиза Шапен издала визгливый вопль: «Боже мой, он ведет только одного вола, куда он дел другого, он его пропил!» Сын Ренара голосил во всю глотку, он вел свою телегу зигзагами от одной канавы к другой, за ним ехали остальные, стоя на своих повозках с кнутами в руках. Мари увидела мужа, он не казался пьяным, но коша она увидела его мрачную рожу вблизи, она поняла, что он назюзюкался и сейчас будет драться.
«Это хуже, чем вола пропить», — подумала она со сжавшимся сердцем. Но все-таки она обрадовалась, что он вернулся, на ферме было много работы, пусть себе дерется время от времени, по субботам, но лучше именно ему заниматься тяжелой работой. Большой Луи упал на стул на террасе бистро, спросил себе вина, ему дали белого вина в малюсеньком стаканчике, он чувствовал, как устали его ноги, он вытянул их под столом и пошевелил большими пальцами в башмаках. «Странно», — сказал он. Он выпил. «Странно, ведь я его хорошо искал». Он посадил бы его напротив, он смотрел бы на его доброе черное лицо; только бы видеть его, он бы засмеялся, и негр тоже, он выглядел доверчивым и нежным, как зверушка: «Я дал бы ему табака для курева и вина, чтоб выпить».
Его сосед смотрел на него. «Он считает меня чудным, потому что я говорю сам с собой»; это был паренек лет двадцати, тщедушный недомерок с девичьей кожей, он сидел с красивым брюнетом, у того был перебитый нос, волосы в ушах и вытатуированный якорь на левом предплечье. Большой Луи понял, что они говорят на местном наречии о нем. Он улыбнулся им и позвал официанта.
— Еще стакан того же самого, паренек, и если у тебя есть стаканы побольше, тащи их сюда.
Официант не шелохнулся, он ничего не говорил и смотрел на него, как бы не видя. Большой Луи вынул бумажник и положил его на стол.
— Что с тобой, паренек? Боишься, что я не смогу заплатить? Гляди сюда!
Он вынул три тысячные купюры и помахал ими у того перед носом.
— Что скажешь? Давай-ка, принеси еще стаканчик твоей бурды.
Большой Луи положил бумажник в карман и заметил, что кучерявый гонец вежливо ему заулыбался.
— Все в норме? — спросил юнец.
— А?
— Все в порядке?
— Все в порядке, — отозвался Большой Луи, — ищу своего негритоса.
— Вы что, не здешний?
— Нет, — ответил Большой Луи, — не здешний. Не хочешь малость дерябнуть? Я угощаю.
— Не откажусь, — откликнулся кучерявый. — Можно прихватить моего дружка?
Он сказал несколько слов своему приятелю на местном наречии. Приятель улыбнулся и молча встал. Они сели напротив Большого Луи. Маленький пах духами.
— От тебя несет шлюхой, — заметил Большой Луи.
— Я только что от парикмахера.
— А, вот оно что! Как тебя зовут?
— Меня зовут Марио, — сказал маленький, — мой приятель — итальянец, его зовут Стараче, он матрос.
Стараче засмеялся, не проронив ни слова, и отдал честь.
— Он не знает французского, но он занятный, — продолжал говорить Марио. — А ты знаешь итальянский?
— Нет, — ответил Большой Луи.
— Ничего, увидишь сам, он очень занятный.
Они Заговорили между собой по-итальянски. Это был очень красивый язык, казалось, они пели. Большой Луи был, пожалуй, рад посидеть с ними: они составили ему компанию, но в глубине души он все равно чувствовал себя одиноким.