А Нареву сейчас было не до этики.
Какое признание было им нужно? В том, что на этот раз теория вероятности подвела? Или что звезда оказалась никаким не антисветилом? А может быть, следовало просить извинения за то, что люди не сгорели, а — всему вопреки — остались в живых? Чего хотел Нарев? Тот самый Нарев, который помог Луговому (если уж называть вещи их именами) выступить против капитана; да что помог — просто толкнул на это! Предательство — иначе не назовешь…
А Нареву сейчас было не до этики. Он встретил отчужденный, даже брезгливый взгляд Милы; так глядят на людей, в которых безнадежно разочаровались. Поймав этот взгляд, Нарев утратил способность рассуждать трезво. Он обвинил бы сейчас кого угодно и в чем угодно, лишь бы отвести упрек от себя. А его всегдашнее стремление оспаривать, реформировать, отказывать в доверии одним и наделять им других, лишь помогало ему обвинять от души. Повод для этого был: корабль, против ожиданий, оказался в дремучей пустоте, батареи сгорели, и ступить на Землю отныне можно было разве что во сне. На такое завершение своих проектов Нарев не рассчитывал; тем больше было поводов возмущаться.
Луговой хранил молчание, но вперед выступил стоявший до сих пор в стороне капитан. Он кивнул — и штурман послушно отодвинулся.
— Вы хотите знать, как мы оказались здесь? — сухо спросил Устюг. — Этого мы объяснить не в силах. Вы уже слышали, что кораблю угрожала гибель. Чтобы спасти вас, было сделано все.
— Что значит «все»? — перебил Нарев.
— Использовались даже средства, никем не применявшиеся ранее.
— Какие? — не поднимая взгляда, спросил сидевший в углу Карачаров.
— Например, в сопространстве была включена тяга.
Теперь физик поднял голову.
— Вы двигались вперед?
— Это давало надежду выйти где-то ближе к Солнечной системе.
— А до сих пор в сопространстве этого не делали?
— Наоборот. Неизвестно было, что последует за включением двигателей. Но нам выбирать не приходилось.
Физик искоса поглядел на капитана.
— Тогда понятно… Мы установили, что корабли в сопространстве меняют знак; но и само оно, видимо, обладает обратным знаком — минус-пространство, если можно так сказать.
— Что же из того? — настороженно спросил Нарев.
— Желая направиться вперед, мы на самом деле начали двигаться в противоположном направлении, — нехотя сказал физик. — Это неизбежно вытекает из…
— Ну? — торжествуя, прервал его Нарев. — Что скажете теперь? Дать ход в сопространстве — это ведь была ваша идея?
Устюг мог бы ответить, что перед походом его отстранили и теперь не вправе требовать ответа с него. Но это было бы ниже его достоинства.
— Я все объяснил.
— Нет! Вы, весь экипаж, оказались несостоятельными, потеряли контроль над кораблем и боитесь сознаться в этом! Вы лишили нас надежды, лишили жизни! Вы убили нас!
Последние слова были обращены ко всем: людям надо было как-то выразить обуревавшие их эмоции. И они вскочили, сжимая кулаки.
— Верните нас к Земле! — крикнул Нарев. — Или хотя бы в нашу Галактику!
— Штурман уже объяснил вам, — ответил Устюг, не повышая голоса. — Мы никуда больше не можем и не сможем вернуться.
— Мы никуда больше не можем и не сможем вернуться.
— Потому что вы совершали действия не подумав, к чему они могут привести. И за это мы будем судить вас! — Нарев неожиданно нашел нужную формулировку. — Весь экипаж!
Он повернулся к остальным, ища поддержки. Петров стоял ближе всех к нему. Старик покачал головой:
— Судить можно лишь тогда, когда есть законы. У нас их нет.
— Да это же формальность! — с досадой проговорил Нарев. — Законы… Где их взять? Кто будет с ними возиться?
— Разработкой законов мог бы заняться я, — сказал Петров с достоинством. — Я всю жизнь уважал законы и думаю, что понимаю их дух.
— Считаю, — высокомерно сказал Устюг, — нам здесь больше нечего делать.
Он направился к выходу, высоко подняв голову и четко печатая шаг. Луговой последовал за ним.
После их ухода несколько секунд стояла тишина. Ее нарушил голос Милы, негромкий и дрожащий.
— Значит, теперь мы уже совсем никуда не вернемся, — медленно проговорила она. — Я больше не увижу сына, да? Значит, нам должны разрешить иметь детей здесь. Кто теперь тут разрешает, вы? — Она смотрела мимо Нарева, но обращалась к нему. — Значит, вы должны позволить.
— Ну, видите ли… — пробормотал Нарев, смешавшись.
Мила положила руки ему на плечи.
— Вы говорили, что любите меня. Тогда вы понимали, что я не могу без сына. — Она говорила все быстрее, но по-прежнему четко, ясно выговаривала слова. — А его нет. Может быть, у нас с вами будет ребенок? Вали я не хочу больше — он не любит детей.
Нарев стоял, охваченный растерянностью. Он не ожидал этого и не был готов ответить. Ему нужно было хоть несколько секунд, чтобы решиться, чтобы убежденно сказать: «Да, к чертям все запреты и пропади все пропадом, раз вы этого хотите…» И хотя слова эти уже складывались в его мозгу, он продолжал по-идиотски, растерянно и унизительно улыбаться, глядя мимо людей, как человек, уличенный в мелкой краже в гостях. Мила не стала ждать ответа. Она резко откинула голову, презрительно усмехнулась, пробормотала: «Трус, трус…» и повернулась к остальным, в замешательстве глядевшим на нее.