Юре уже читают книжки; когда она улетала, он был еще слишком мал для этого. Значит, не воспоминания вдруг одержали верх над ней, а что-то другое, она и в самом деле была Юрой эти несколько минут. Она твердо знала это и знала, что никому не расскажет о случившемся: для нее не было секретом, что ее считают больной, хотя она просто легко подчиняется мгновенным мыслям и желаниям. Она промолчит; и, может быть, ей еще когда-нибудь удастся побыть Юрой, и она будет знать, что он жив и здоров. А о ней, о матери, он не вспомнил ни разу, пока она была им; дети быстро забывают — наверное, так нужно для счастья.
Глава семнадцатая
Итак, счастливый мир Кита стал похож на бильярдный стол, на котором полтора десятка шаров не составляют одного целого, но, столкнувшись, разбегаются в разные стороны и продолжают существовать сами по себе. И когда завыли сирены и вспыхнули табло, одни люди спали, другие лениво, через силу, жевали что-то, третьи грезили наяву, не замечая, как уходят часы. Вой сирен заставил каждого прислушаться, но не нарушил настроения, а показался даже приятным и вызывающим веселье — как и все вообще в мире. А между тем сигналы эти оповещали о беде, которая грозила людям гибелью.
Капитан Устюг пришел в себя первым. Он почувствовал, что ему не хватает воздуха. Грудь поднималась чаще, но все труднее становилось вздохнуть досыта. Мысль о беде боролась в сознании капитана с настроением покоя и веселья, которое было привычным и единственно возможным в последние дни; борьба была трудной, и неизвестно, что одержало бы в ней верх, если бы в каюту, где капитан в это время танцевал, стараясь попадать в такт то нарастающему, то падающему вою сирен, не ворвался инженер Рудик.
— Капитан! Капитан, авария! Разгерметизация! Это гибель, капитан! Проснись! Надо поднять людей…
Устюг сделал два мягких шага вперед, один в сторону.
— Мало воздуха… — пробормотал он. — Смех, да и только. Пусть синтезаторы увеличат…
— Синтезаторы на профилактике — забыл? Мы гибнем, капитан…
Устюг остановился, и стоял с минуту, закрыв глаза и покачиваясь, готовый то ли продолжить танец, то ли упасть на пол и уснуть; краски ежесекундно менялись на его лице, рот кривился в гримасе. Потом он открыл глаза, прикоснулся ладонью ко лбу.
— Черт, как болит… Идем, вытряхнем всех из кают. Что, говоришь, случилось?
— Разгерметизация…
— А, черт. Я не о том. С нами что случилось?
Они вышвыривали людей из кают, все равно — одетых или в пижамах и халатах. Они были грубы, капитан и инженер. Это дошло наконец до сознания остальных — помогла боль — и вызвало недоумение — тревогу — страх. Рев сирен теперь казался ужасным. Каждый видел страх в глазах остальных и пугался еще больше. Это было еще не сознание, но смутное, инстинктивное ощущение опасности.
Наконец все были собраны в салоне, и капитан обвел их взглядом. Страшно болела голова. Словно после безудержного, многодневного разгула.
— Внимание! — крикнул он. Именно крикнул, боясь, что нормальный голос не дойдет до сознания остальных. — Тревога! Корабль терпит бедствие! Экипаж своими силами справиться не может! Объявляю аврал!
Кажется, люди что-то поняли, а может быть, страх, вызванный заметным уже и здесь недостатком воздуха, заставил их следить если не за смыслом слов, то за тревожной интонацией.
Карский, хватая воздух разинутым ртом, пробормотал, яростно массируя затылок:
— Ничего не понимаю… Все равно.
Карский, хватая воздух разинутым ртом, пробормотал, яростно массируя затылок:
— Ничего не понимаю… Все равно. Мы готовы. Распоряжайтесь нами, капитан!
— Вы, администратор, и женщины — к синтезаторам, будете выполнять распоряжения штурмана: надо пустить хоть одну секцию. Мужчины — в распоряжение инженера, в обсерваторию. Я тоже буду там. Быстрее!
Капитан покинул салон последним. Сирены теперь молчали, инженер выключил их; табло продолжали мигать.
Устюг ощутил слабый ветерок. Воздух медленно тек к двери. Когда капитан приблизился к лифту, ветерок усилился: значит, заблокировать поврежденный отсек инженеру не удалось. Это было плохо.
Лишь через час, когда люди начали уже задыхаться от недостатка воздуха, непрерывно утекавшего в пространство, удалось пустить три выхода синтезатора. Возле первого стоял Луговой, у второго — Карский, около третьего работала Вера — третий выход сразу же был поставлен на производство воздуха, два первых изготовляли материалы для ремонта. Мила и Инна относили пухлые, теплые листы пластика, а когда Луговой получал тяжелую металлическую пластинку, к ним присоединялась Зоя и тут же снова присаживалась отдохнуть: заболев раньше остальных, она потеряла больше сил.
Физик и Истомин относили материалы от отсека синтезаторов до лифта. Петров поднимался с материалами наверх и там помогал Еремееву при разгрузке. Футболист, напрягая мускулы, подавал листы наверх, в неширокий люк, где их перехватывали инженер и капитан, работавшие в аварийном отсеке в пустотных костюмах. Инженер прикладывал лист, капитан заваривал. Воздух продолжал утекать, но уже не столь быстро. В мгновения, когда не хватало материала и сварочный аппарат прекращал свое шипение, можно было услышать слабый свист исчезающего в бесконечности газа.