— Сколько, вы говорите, лет? — переспросил он. Потом нехотя усмехнулся.
— Нет, — сказал он. — Может быть, теоретики и смогли бы воодушевиться этим. Но я человек практический и прямолинейный. Живу сегодняшним днем. Если я вижу, что надо отдать приказ, который сегодня нужен — я его отдаю. И сам исполняю, хотя бы позже мне и пришлось поплатиться за это. И я не заглядываю в тысячелетия.
Физик не обиделся: он чувствовал свое преимущество перед капитаном. И потом, разве Устюг не был прав?
Инна выслушала его невнимательно. Она была недовольна тем, что физик помешал ее туалету.
— Ах, спросите лучше Сашу, когда он проснется, — сказала она.
Карачаров пожал плечами. Инна схватила его за рукав.
— Доктор, — проговорила она просительно. — Он молод… но это ничего. И не смотрите на меня так.
— Я и не смотрю, — ответил физик и направился к Нареву.
— Знаете, — с досадой сказал ему бог роботов, — всерьез и философски думать о детях и о том, что им понадобится и что не понадобится, хорошо, когда вы полагаете, что у вас их не будет.
— Гм, — сказал физик.
— Да! — яростно сказал Нарев. — У вас были дети? У меня тоже не было. И я совершенно не знаю…
— Я тоже.
Нарев улыбнулся.
— Ну, излагайте.
Он внимательно выслушал.
— Вы бы придумали что-нибудь… поближе, что ли. Что-то конкретное, реальное. Столь отдаленная цель — это уже почти и не цель.
— Чепуха! — вспылил физик. — Громадные цели вблизи вы просто не разглядите.
— Это теория, — сказал Нарев терпеливо. — А мне вы подавайте дело.
— Ничего я вам не обязан подавать! — сердито заявил Карачаров.
Инспектор выслушал его, не прерывая.
— Видите ли, — сказал он затем. — Я ведь, как вы знаете, в этом абсолютно ничего не понимаю, но если мне скажут, что надо что-то сделать, я сделаю.
Решают пусть другие.
Он был не в настроении и, может быть, даже не спал ночь — глаза его ввалились, и под ними были черные полумесяцы.
— Вам нездоровится? — спросил Карачаров.
Инспектор махнул рукой.
— Да нет, — вяло сказал он. — Вот только мучают воспоминания. Любить ведь можно не только присутствующих, правда?
— Простите, — сказал Карачаров.
Инженер Рудик воспринял его идею по-другому.
— Ничего, — одобрил он. — С размахом. Только не представляю, как это будет делаться практически.
— Я же объяснил. Существуют реакции между элементарными частицами, в результате которых, скажем, из двух частиц возникают три. Иными словами, мы, затрачивая энергию, можем производить вещество нужного нам знака. Затем…
— Вы объясняете в принципе, — прервал его инженер, — а я хочу видеть технологию. Этот наработанный материал — как вы будете выводить его за пределы корабля, в пространство?
— Я полагал использовать выходы двигателей…
— Не получится. Двигатели рассчитаны на выброс излучения, а не вещества. И приспособить их нельзя: тогда они долго не продержатся, а вам нужно, чтобы они работали ого-го сколько!
— Ну, наверное, можно что-нибудь придумать — это не принципиальный вопрос…
— Иногда решают именно непринципиальные обстоятельства. Придумать, конечно, можно, но в любом случае пришлось бы монтировать какие-то приспособления и устройства вне корабля.
— Разве это так сложно?
— Нет — если бы мы могли выйти в пространство. А мы не можем. Вернее, выйти-то можно, да вот назад уже не попасть. Понимаете?
— Нет. Неужели нельзя справиться с такой мелочью?
— Автомат люка — вроде бы мелочь, — кивнул инженер. — Но, понимаете ли, доктор, самые трудные вещи — не всегда самые значительные, а мы здесь, как и всякое человечество, всемогущи лишь в определенных пределах. Хотите, чтобы я вам объяснил детально?
— Я и так верю, — пробормотал физик.
В конце концов все они могли идти к чертям — разве ему больше всех нужно? У него есть Зоя…
Наверное, ему все-таки было нужно больше всех; поэтому он направился не к Зое, а к писателю.
— Что с вами стряслось? — удивился Истомин.
— Да так… мелкие разочарования.
— Пооткровенничайте, полегчает.
Он слушал увлеченно, и, кажется, переживал все, что говорил физик, и видел, как это должно произойти.
— Ну? — спросил Карачаров, закончив.
— По-моему, блестяще.
— Смеетесь?
— Давно отвык. Нет, правда: то, что нужно.
— Увы, — сказал физик. — Остальные придерживаются иного мнения.
— Естественно, — сказал писатель, — они этого не увидели. У вас, друг мой, есть один недостаток: вы слишком верите во всемогущество вашего математического аппарата и полагаете, что если сколько-то там раз употребили свои символы и степени, то этим все сказали.
А на деле не сказали ничего — вам нужен переводчик. Хотя одно дело вам удалось сделать: вы почти заставили меня поверить, что и техника — не лишняя вещь в жизни.
Он усмехнулся; было видно, что разговор на эту тему ему нравится.
— Вы, друг мой, как литература: если человек не владеет данным языком, самый гениальный роман для него — просто пачка бумаги. А я в этой параллели — живопись: она одна для всех.
— Ну, хорошо, хорошо, — сказал физик нетерпеливо. — Что толку в этих рассуждениях?
Истомин прищурился.
— Дайте мне время до обеда — и увидите.
Карачаров почувствовал вдруг неожиданное облегчение, словно бы ответственность за бредовую идею перевалилась с его плеч на сутулую спину писателя.