— Ну что, так лучше? Господи, разве можно так умирать! Ты ведь понимаешь, что умрешь здесь? И я понятия не имею, как тебе из этой истории выпутаться. Благодари еще Создателя, что я случайно на тебя набрела, не то пришлось бы тебе умирать прямо там, в траве. Ну а если б змея проползла, так она б тебя точно укусила. А медведь и вообще бы съел. Может, все?таки тебе стоило остаться там, откуда ты сбежала, а, Лу? Хотя по твоей спине можно догадаться, — ха?ха! — почему ты там не осталась. Кто бы тебе это дерево ни нарисовал — он на сто очков мистера Бадди переплюнет. Слава богу, я на твоем месте не оказалась. Ну что ж, ничем, кроме паутины, я тебя полечить не смогу. Только ее тут маловато, пойду поищу в кустах. Можно, конечно, еще мох приложить, да только там всякие жучки водятся. А может, попробуем вскрыть эти твои «цветочки»? Пусть?ка гной вытечет. Ну что ты молчишь? Ты- то сама что думаешь? А все ж интересно, что у Господа было на уме, когда он такое позволил. Ты, конечно же, что?то натворила, да? Ну теперь?то хоть никуда не убегай.
Сэти слышала, как Эми что?то бормочет и напевает в зарослях, собирая паутину. На ее пении она и постаралась сосредоточиться, потому что стоило Эми немного отойти, как ребенок в животе у Сэти снова принимался возиться. Хороший вопрос, думала Сэти. Что было на уме у Господа? Эми оставила платье у нее на спине незастегнутым, и теперь туда задувал ветерок, чуть смягчая, утоляя боль. Это была небольшая передышка, и она успела почувствовать, что язык весь распух и растрескался от жажды.
Это была небольшая передышка, и она успела почувствовать, что язык весь распух и растрескался от жажды. Эми вскоре вернулась с полными пригоршнями паутины, которой, тщательно очистив ее от высохших паучьих жертв, увешала спину Сэти, приговаривая, что, дескать, примерно так украшают елку на Рождество.
— У нас там, где я жила, есть одна старая негритянка. Ну ничегошеньки не знает, а шьет здорово. Все для миссис Бадди шьет — и тонкое белье с кружевами, очень красивое, правда, но ведь и двух слов связать не умеет. И совсем неученая, вроде как ты. Ты тоже ничегошеньки не знаешь. Так и помрешь, ни о чем не узнав. А я нет! Я все равно доберусь до Бостона и куплю себе бархат! Карминный. Ты ведь о таком и не слыхала, верно? И не услышишь. Спорим, тебе не доводилось даже спать на солнышке? Я целых два раза так спала. Обычно?то я скотину кормлю еще до рассвета и спать не ложусь до поздней ночи. Но один раз я прикорнула днем за телегой, да так и заснула. Спать, когда тебе на лицо солнышко светит, — знаешь, как хорошо. Первый раз я так спала, когда была еще маленькая. И никто меня тогда будить не стал. Ну а когда я за телегой прикорнула, то все цыплята, черт бы их побрал, разбрелись, и мистер Бадди меня здорово выпорол. Кентукки — вообще гнусное местечко. Жить нужно только в Бостоне. Там и мать моя жила, пока не задолжала мистеру Бадди. Джо Натан говорит, что мистер Бадди — мой папаша, да только я этому не верю, а ты?
Сэти сказала, что тоже не верит.
— А ты знаешь, кто твой отец, а?
— Нет, — сказала Сэти.
— Ну и я не знаю. Знаю только, что не мистер Бадди. — И Эми, покончив с лечением, встала и прислонилась к стене сарая. Ее медлительные глаза стали совсем неподвижными и какими?то блеклыми в солнечном свете, который пламенем горел в ее волосах. И вдруг она запела:
День, устав, клонится к ночи, И малыш устал мой очень.
На качелях колыбели Он лежит в своей постели; Дарит негу ветерок, Вновь стрекочет песнь сверчок.
Сильфы с эльфами в тумане Кружат на лесной поляне, И приходит к нам из сказки Фея Кукольные Глазки.
Эми вдруг перестала раскачиваться, отстранилась от стены, села и съежилась, обхватив костлявыми руками колени и прижав локти своими крепкими, добрыми пальцами. Потом медленно опустила глаза и стала высматривать что- то в грязи под ногами.
— Это песенка моей мамы. Это она меня научила.
Темнота ей не страшна, Ведь она же фея сна, Плавно колыбель качает И тихонько напевает.
В тишине чуть слышно только Тиканье часов на полке, Свет луны в окно струится, Спят игрушки, звери, птицы, Им нашептывает сказки Фея Кукольные Глазки.
Нежно малыша обнимет — Как рукой усталость снимет, Чуть кудрями прикоснется — И малыш мой улыбнется, Карие глаза сомкнет И с улыбкою уснет.
Так в объятьях темной ночи Дети все смежают очи, Мудрость черпая из сказки Феи Кукольные Глазки[4].
Закончив петь, Эми некоторое время сидела молча, потом повторила последние слова, встала, вышла из сарая и там остановилась в сторонке, прислонясь к молодому ясеню. Когда она вернулась, солнце еще вовсю освещало раскинувшуюся внизу долину, а у них здесь, на стороне Кентукки, были почти сумерки.
— Ты еще не умерла, Лу? Эй, Лу?
— Еще нет.
— Давай поспорим. Если ты доживешь до утра, то и вообще останешься жива.
— Эми поправила кучу листьев у Сэти под ногами, чтобы той было удобнее, и опустилась на колени, чтобы снова растереть ее опухшие стопы. — Давай?ка еще разок, и как следует! — сказала она и, когда Сэти от боли зашипела, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, рявкнула: — Заткнись! Держи рот закрытым.