— Любовь твоя слишком уж тяжела, — сказал он и подумал: а ведь эта ведьма сейчас смотрит на меня; сидит прямо надо мной на втором этаже и смотрит на меня сквозь пол.
— Слишком тяжела? — переспросила Сэти, думая о Поляне, где воззвания Бэби Сагз заставляли конские каштаны падать с деревьев. — Любовь или есть, или ее нет. Легкая любовь — это вообще не любовь.
— Да. Но ведь это тебе не помогло, верно? Разве я не прав? — спросил он.
— Помогло, — сказала она.
— Как? Твои сыновья ушли из дома, и ты не знаешь, где они. Одна твоя дочь мертва, другая со двора выйти боится. Как же тебе это помогло?
— Они не вернулись в Милый Дом. Этот учитель до них не добрался.
— Ну знаешь, бывает и похуже, чем в Милом Доме.
— Это не мое дело — знать, что хуже. Мое дело — знать, что плохо, и держать своих детей подальше от этого. Я спасла их от ужасной судьбы. Я поступила правильно.
— Нет, то, что ты сделала, было неправильно, Сэти.
— Значит, мне надо было снова вернуться туда? И снова отвезти туда своих детей?
— Был же, наверно, какой?нибудь другой выход. Не такой.
— А какой?
— У тебя же две ноги, Сэти, не четыре! — воскликнул Поль Ди, и в тот же миг между ними выросла темная лесная чаща — ни следов, ни единого звука.
Позже он удивлялся, как это он сказал такое. Может, из?за телок, с которыми он забавлялся в юности? Или из уверенности, что та ведьма смотрит на него сквозь пол? Как быстро он перестал стыдиться собственных поступков и начал испытывать стыд за нее, за Сэти. Как бы перепрыгнул через свою постыдную тайну, связанную с холодной кладовой, и возмутился ее слишком большой и тяжелой любовью.
А меж тем непроходимая чаща, разделявшая их, становилась все гуще.
Он не сразу надел свою шляпу. Сперва он покрутил ее в руках, решая, как бы получше это сделать, как просто уйти из этого дома, а не сбежать. И еще было очень важно уйти не оглядываясь. Он встал, повернулся и посмотрел на белые ступени. Она, конечно же, была там. Стояла, прямая как штырь, повернувшись к нему спиной. Он не бросился к двери. Он пошел медленно, отворил дверь и лишь потом попросил Сэти оставить ему что?нибудь на ужин: он, возможно, несколько припозднится. И только тогда надел свою шляпу.
Очень мило, подумала она. Он, должно быть, решил, что мне не вынести, если он скажет правду вслух.
Что после моего рассказа и после того, как он сосчитал, сколько у меня ног, слово «прощай» заставит меня сломаться. Ну разве это не мило с его стороны?
— Пока, — прошептала она ему с другого конца выросшей между ними непроходимой лесной чащи.
ЧАСТЬ II
В 124?м было шумно. Штамп слышал это даже с дороги. Он шел к крыльцу, высоко подняв голову, чтобы никто, увидевший его, не мог сказать, что он ведет себя как трус или ябедник, хотя сам он в душе чувствовал себя именно трусом и ябедником. С тех пор как Штамп показал Полю Ди вырезку из газеты и узнал, что он в тот же день исчез из дома номер 124, ему было очень и очень не по себе. Выдержав долгий спор с самим собой, стоит ли говорить мужчине о том, что некогда натворила женщина, которую тот любит, и в конце концов убедив себя, что должен это сделать, Штамп начал тревожиться о Сэти. Неужели он помешал ей в кои?то веки испытать счастье с действительно хорошим человеком? А что, если эта потеря разбила ей жизнь? Что, если он, тот самый человек, который когда?то помог ей перебраться на другой берег Огайо и был ей таким же близким другом, как Бэби Сагз, влез куда не следует, оживив старые сплетни?
«Я слишком стар, — думал он, — и голова у меня варит уже плоховато. Я слишком стар и слишком много видел». На дворе бойни он улучил момент и поговорил с ним наедине; теперь он и сам не понимал, от кого хотел уберечься, ведь Поль Ди был единственным человеком в городе, который ничего не знал. Но почему то, что было написано в газете, стало такой тайной, что о ней можно было только шептаться с Полем Ди на дворе бойни? Тайной от кого? От Сэти, вот от кого! Он, Штамп, сделал это у нее за спиной, как трус, как доносчик Но ведь выяснять и выведывать было его, можно сказать, специальностью, его жизнью, да и занимался он этим ради ясной и святой цели. До Войны он только и делал, что выяснял и вынюхивал; прятал беглых негров в тайниках, поставлял всякие секретные сведения обществам по борьбе с рабством. Под его вполне законно выращенными овощами прятались в телеге чернокожие беглецы, которых он перевозил через реку. У него даже свиньи на бойне служили благородным целям. Целые семьи жили за счет тех костей и требухи, которыми он их снабжал. Он писал за беглых негров письма и читал им те послания, которые они получали. Он знал, у кого из них водянка и кому нужны дрова для печи; у кого дети умные и способные, а чьих детей надо бы малость подправить. Он знал все тайны реки Огайо и ее берегов; знал, где стоят пустые дома и где дома переполнены; знал, кто лучше всех танцует и кто хуже всех говорит; знал тех, кто удивительно хорошо поет, и тех, кто не может ни одной ноты взять правильно. Успехами в любовных делах он уже похвалиться не мог, но помнил те времена, когда мужской силы ему вполне хватало, когда порой терял от любви рассудок, а потому он долго и мучительно думал, прежде чем открыть свою деревянную шкатулку и достать оттуда старую, восемнадцатилетней давности, газетную вырезку и показать ее Полю Ди.