Прожить шестьдесят лет, потерять всех своих детей, жизни которых, как и ее собственную жизнь, те люди сжевали и выплюнули, словно обглоданную рыбью кость; получить пять лет свободы — подарок ее последнего сына, выкупившего ее будущее за счет своего собственного, обменявшего ее годы жизни в рабстве на свои, чтобы хоть у нее?то будущее было, независимо от того, будет ли оно у него самого, — и потерять этого сына; обрести дочь и внучат — и увидеть, как дочь убивает своих детей (или пытается это сделать); быть принятой в общину свободных негров, любить их и быть ими любимой, давать и принимать советы, спорить и быть оспоренной, кормить и принимать угощение других — и потом стать отверженной в этой общине, стать изгоем — что ж, такое могло подкосить кого угодно, даже Бэби Сагз, святую.
— Слушай?ка, девушка, — говорил он ей, — как же ты могла забыть о Слове Божьем? Оно дано тебе, и ты должна нести его людям, что бы там с тобой ни случилось!
Они стояли на Ричмонд?стрит, по щиколотку утопая в опавших листьях. В нижних этажах просторных домов горели лампы, и из?за этого ранний вечер казался темнее, чем на самом деле. Пахло горящей листвой — всюду жгли костры. Совершенно случайно, точно так же, как только что заработал монетку на чай за передачу посылки, Штамп глянул через улицу и узнал в женщине с подпрыгивающей походкой своего дорогого старого друга. Он уже много недель не видел Бэби Сагз и бросился к ней, шаркая ногами по красным опавшим листьям. Услышав приветствие Штампа, она остановилась и ответила ему, однако лицо ее осталось равнодушным. Ничего оно не выражало — точно пустая тарелка. Держа в руке ковровый саквояж, полный обуви, она ждала, чтобы он начал беседу первым. Если бы в ее глазах таилась печаль, это ему, конечно же, было бы понятно; однако вместо печали там прочно поселилось равнодушие.
— Ты уже три субботы подряд на Поляну не приходишь, — сказал он.
Она молча отвернулась, с преувеличенным вниманием рассматривая дома на улице.
— Люди приходили! — сказал он.
— Что ж, люди приходят и уходят, — откликнулась она.
— Давай?ка я тебе сумку поднесу. — Он попытался взять у нее саквояж с обувью, но она не позволила.
— Мне на этой улице заказ отдать нужно. Давно пора было, — сказала она. — Фамилия их Такер.
— Это вон там, — сказал он. — Где каштаны?близнецы во дворе растут. Старые уже, с дуплами.
Они немного прошли рядом. Чтобы идти с ней в ногу, он нарочно замедлял шаг.
— Ну так что?
— Что — что?
— Суббота скоро. Ты народ созывать собираешься или нет?
— Ну, созову я их, придут они, и что же я им скажу, господи ты боже мой?
— Скажи им Слово Божье! — Он слишком поздно заметил, что уже кричит. Двое белых мужчин, сжигавших листья, разом повернули головы в их сторону. Наклонившись, он прошептал ей в самое ухо: — Слово Божье, Бэби. Скажи им Слово Божье.
— И это тоже у меня отнято, — сказала она, и он тут же принялся ее убеждать, умолял не бросать людей, не прекращать своих проповедей — ну, не проповедей, так не важно чего, но нести людям Слово Божье, ибо Оно дано ей и служить людям она обязана. Обязана!
Они дошли до каштанов?двойняшек и того белого дома, что прятался за ними.
— Ты понимаешь, что я хочу сказать? — продолжал он. — Большим, старым деревьям вроде этих даже и вместе никогда не зазеленеть так, как молодая березка.
— Я отлично все понимаю, — сказала она и двинулась к белому дому.
— Ты должна это сделать, — сказал он, догоняя ее. — Должна! Никто, кроме тебя, не может созвать людей на молитву. Ты должна прийти на Поляну.
— Я должна сделать только одно: добраться до постели и лечь.
Ты должна прийти на Поляну.
— Я должна сделать только одно: добраться до постели и лечь. А потом я хочу думать о чем?нибудь совершенно безвредном. Безобидном.
— О чем ты говоришь? В этом мире ничего безвредного и безобидного нет.
— Есть. Голубой цвет. Он совершенно безобиден и никому не причиняет вреда. Желтый тоже.
— И ты хочешь лечь и думать только о желтом цвете?
— Мне нравится желтый.
— А дальше?то что? Ну, надоест тебе думать о голубом и желтом, тогда что?
— Пока не знаю. Чего заранее гадать.
— Ты винишь Господа! — сказал он. — Вот что ты делаешь.
— Нет, Штамп, не виню.
— Так ты говоришь, белые победили? Значит, ты так считаешь?
— Я говорю, что они явились в мой дом.
— И ты считаешь, что теперь все не имеет смысла?
— Я говорю только, что они явились в мой дом.
— Это ведь Сэти сотворила такое.
— А если бы она ничего такого не сотворила?
— Ты считаешь, что Господь отвернулся от нас? И нам ничего не остается, кроме как зря проливать собственную кровь?
— Я говорю только, что они явились в мой дом.
— Ты готова наказать Его, верно?
— Не так, как Он наказывает меня.
— Ты не можешь так поступать, Бэби! Это неправильно.
— Было такое время, когда я понимала, что это значит.
— Ты и сейчас понимаешь.
— Я понимаю только то, что вижу сама: старая негритянка разносит обувь белым заказчикам.
— Ох, Бэби! — Он облизнул губы в поисках слов, которые способны были бы заставить ее думать иначе, могли бы как?то облегчить ее бремя. — Надо выдержать, и надо терпеть. «Все проходит». Чего ты ждешь, чего ищешь? Чуда?