— Почему ты называешь себя Возлюбленной? Бел закрыла глаза.
— Там, во тьме, мое имя — Возлюбленная. Денвер подобралась чуточку ближе.
— А как оно — там, где ты была прежде? Расскажи, а?
— Там темно, — проговорила Бел. — Я там — маленькая. Вот такая. — Она подняла голову и легла на бок, свернувшись на полу клубком.
Денвер испуганно прижала пальцы к губам.
— Тебе там было холодно?
Бел съежилась еще больше и помотала головой:
— Жарко. Просто дышать нечем. И ужасно тесно.
— А ты там кого?нибудь видела?
— Там много людей. Некоторые мертвые.
— А Иисуса Христа ты не видела? А Бэби Сагз?
— Не знаю. Я не знаю имен. — Бел села.
— Расскажи, как ты попала сюда?
— Я ждала, потом оказалась на мосту. И ждала там в темноте; потом наступил день, потом снова ночь, потом снова день.
И ждала там в темноте; потом наступил день, потом снова ночь, потом снова день. Очень долго ждала.
— И ты все время стояла на каком?то мосту?
— Нет. Это уже потом. Когда я выбралась.
— Почему ты вернулась? Улыбка скользнула по лицу Бел.
— Чтобы увидеть ее лицо.
— Мамино? Сэти?
— Да, Сэти.
Денвер слегка задело, что не она была главной причиной возвращения Возлюбленной.
— Ты разве не помнишь, как мы играли у ручья?
— Я была на мосту, — сказала Возлюбленная. — Ты видела меня на мосту?
— Нет, у ручья. Там, в лесу, за домом.
— А, но я?то была в воде. И видела в воде ее бриллианты. Могла их даже потрогать.
— И что же тебе помешало?
— Она ушла и оставила меня. Одну, — сказала Возлюбленная. Она подняла глаза, встретилась взглядом с Денвер и нахмурилась. Впрочем, может, и не нахмурилась. Может, Денвер это только показалось из?за тоненьких шрамиков у нее на лбу.
Денвер заторопилась, глотая слова.
— Не сердись, — бормотала она, — не надо. Ты ведь от нас не уйдешь, а?
— Нет. Никогда. Здесь я — есть.
Денвер, сидевшая по?турецки, вдруг резко наклонилась вперед и схватила Бел за запястье.
— Только не говори ей! Пусть мама не знает, кто ты. Пожалуйста! Ты меня слышишь?
— Нечего указывать мне, что я должна делать! Никогда не указывай мне.
— Но я ведь на твоей стороне, Возлюбленная.
— Она — единственная. Она — единственная, кто мне нужен. Ты уходи, если хочешь, но она — единственная, кто мне нужен. — Глаза у нее невероятно расширились, черные, как полночное небо.
— Я тебе ничего такого не сделала. Я тебе никакого зла не причинила. Я никому зла не причиняю, — сказала Денвер.
— Я тоже. Я тоже.
— Что ты собираешься делать?
— Остаться здесь. Мое место — здесь.
— Мое тоже!
— Ну так оставайся, но никогда больше не указывай мне, что я должна делать. Никогда.
— Мы же танцевали. Всего лишь минуту назад мы с тобой танцевали! Давай еще?
— Я больше не хочу. — Бел встала и легла поверх постели. Обе затихли, и их молчание ударялось о стены, как вспугнутая птица. Наконец дыхание Денвер стало спокойнее, угроза непереносимой утраты отступила.
— Расскажи, — попросила ее Возлюбленная. — Расскажи, как Сэти родила тебя в лодке.
— Она никогда мне всего не рассказывала, — сказала Денвер.
— А ты расскажи!
Денвер уселась на кровать, скрестив руки под фартуком. Она ни разу не ходила в свою зеленую комнатку с тех пор, как в день карнавала они увидели Возлюбленную сидящей на пне возле крыльца. Она даже не вспоминала о своем тайнике — только сейчас, когда отчаяние охватило ее. Там, в зарослях букса, больше не было тайны; все это теперь в избытке могла ей дать новая подруга, или сестра: бешено бьющееся сердце, мечты, опасность и красоту. Денвер несколько раз сглотнула, готовясь рассказывать — плести из тех отдельных нитей, которые ей удалось вытянуть у матери и бабки за всю свою жизнь, сеть, чтобы удержать Возлюбленную.
— Мама говорила, у нее руки были хорошие. У той белой девушки. Очень худые, маленькие, но добрые. Мать сразу это поняла, она так и говорила: добрые, хорошие руки. И волос у этой девушки на голове было столько, что на пять голов бы, наверно, хватило. По?моему, из?за ее рук мама поверила, что справится: переберется со мной вместе на тот берег. Но бояться белой девушки перестала только потому, что у той рот был особенный. Мама сама так сказала. Она сказала: с этими белыми никогда не знаешь как себя вести. Никогда не знаешь, с чего они, например, могут вдруг на тебя взъесться.
Или скажут одно, а сделают другое. Но вот по губам их иногда все?таки можно определить, злые они или нет. Мать говорила, что та девушка трещала как трещотка, но губы у нее были добрые. И потом, она помогла маме добраться до сарая в лесу и растерла ей ноги — вот даже как А еще — мать была уверена: эта девушка ее не выдаст. Можно ведь было неплохо заработать, если выдать беглого раба, и похоже, этой девушке, Эми, деньги?то были как раз нужны — она только и говорила, что мечтает купить себе бархат.
— Что такое бархат?
— Это такая ткань, плотная и мягкая.
— Рассказывай дальше.
— Ну, в общем, растерла она ноги маме, и они ожили, и мама заплакала, так ей было больно. Зато, снова почувствовав свои ноги, она и стала думать, что теперь, наверно, сумеет все?таки перебраться на тот берег, где жила бабушка Бэби Сагз и…
— Кто это?
— Я же сказала. Моя бабушка.
— Это мать Сэти?
— Нет. Мать моего отца.