Ей потребовалось целое утро, чтобы заставить себя подняться с земли, пройти через лес, мимо гигантских, похожих на замок, зарослей букса, миновать луг и приблизиться к окрашенному серой краской дому номер 124. Совершенно выбившись из сил, она села в первом же приглянувшемся ей уголке — на пень возле крыльца. К этому времени ей уже не так трудно было держать глаза открытыми. Она могла не смыкать веки минуты две, а может, и больше. Но тонкая шейка упорно клонилась вниз, и подбородок касался дорогих кружев, которыми был отделан вырез ее платья.
Так порой выглядят женщины, которые пьют шампанское, когда и праздновать- то нечего; шляпки с поломанными полями частенько сидят на них криво, и они клюют носом в общественных местах, и шнурки у них на ботинках обычно развязаны. Но вот кожа у них никогда не бывает такой, как у той женщины, что сидела, тяжело дыша, на пне возле крыльца дома номер 124. Кожа у нее была как у младенца — гладкая, без единой морщинки, даже на суставах пальцев.
Ближе к вечеру, когда закончился карнавал и негры возвращались домой — подсаживаясь к кому?нибудь в повозку, если повезет, или пешком, — юная женщина снова уснула. Солнечные лучи били ей прямо в лицо, так что когда Сэти, Денвер и Поль Ди вышли из?за поворота дороги, то сперва увидели только черное платье и расшнурованные башмаки, а пса по кличке Мальчик и след простыл.
— Глядите?ка, — сказала Денвер, — что это? И вдруг — Сэти и сама не поняла, что случилось, — стоило ей подойти поближе и вглядеться в лицо этой женщины, как она почувствовала, что мочевой пузырь у нее сейчас просто лопнет. Пробормотав: «Ой, извините», она бросилась за дом. Ни разу с тех пор, когда она была еще совсем маленькой и находилась под присмотром той восьмилетней девочки, которая показала ей мать, она не чувствовала, что может и не удержаться. Добежать до уборной она не успела и вынуждена была задрать юбку у самой ее двери. Из нее так и хлынул поток воды. Как у лошади, подумала она. Вода все лилась и лилась, и ей показалось, что это похоже на родовые воды, которыми она чуть не затопила дырявую лодку, когда рожала Денвер. «Господи, сколько же из тебя воды выходит, — сказала Эми, — ты бы придержала ее, Лу, а то совсем нас утопишь». Но удержать воды, исторгавшиеся из разверстого чрева, было невозможно — как и теперь. Она надеялась только, что Поль Ди не станет беспокоиться и не пойдет за дом искать ее — ведь тогда он увидит, как она сидит на корточках перед дверью уборной и в пыли уже такая воронка, что смотреть стыдно. Когда она уже начала думать, не примут ли ее в качестве очередного уродца в свой балаган устроители карнавала, все кончилось. Сэти оправила юбку и бросилась к крыльцу. Там никого не было. Все трое уже вошли в дом — Поль Ди стоял перед незнакомкой и смотрел, как она жадно пьет воду, одну кружку за другой.
— Она сказала, что очень хочет пить, — сказал Поль Ди. И снял шляпу. — Похоже, ее и впрямь ужасная жажда мучает.
Женщина залпом выпила протянутую ей полную жестяную кружку и попросила еще. Четыре раза Денвер подавала ей полную кружку, и каждую кружку она выпивала с такой жадностью словно пересекла пустыню. Когда она наконец напилась, на подбородке у нее осталось несколько капель воды, но она не стала их вытирать, а каким?то сонным взглядом уставилась на Сэти. Голодная, подумала Сэти, и гораздо моложе, чем можно предположить по ее одежде — дорогие кружева на платье и шляпка из тонкой соломки. Кожа у нее была безупречной, за исключением трех вертикальных шрамиков на лбу, таких тоненьких, что они больше похожи были на волоски — до того еще, как детские волосы становятся густыми и тяжелыми, как та масса черных кудрей, что скрывалась у нее под шляпкой.
— Ты здешняя? — спросила Сэти.
Девушка покачала головой и наклонилась, чтобы снять ботинки.
Девушка покачала головой и наклонилась, чтобы снять ботинки. Потом задрала платье выше колен и стащила с ног чулки. Когда она заталкивала чулки в башмаки, Сэти заметила, что ступни у нее, как и ладошки, нежные, словно у младенца. Ее, верно, кто?то подвез, подумала Сэти. Может, она из Западной Виргинии — многие тамошние девушки надеются подзаработать на уборке табака или сорго. Сэти наклонилась и подняла ее ботинки с пола.
— Как тебя кличут?то? — спросил Поль Ди.
— Возлюбленная, — ответила девушка, и голос у нее оказался таким тихим и хриплым, что все трое переглянулись. Сперва они обратили внимание на голос — только потом на это странное имя.
— Возлюбленная? Это у тебя прозвище такое? — спросил ее Поль Ди.
— Прозвище? — Она, казалось, была озадачена. Потом сказала: — Нет. — И повторила слово «возлюбленная» по буквам, медленно, словно буквы эти рождались прямо у нее на устах.
Сэти выронила башмаки, которые держала в руках; Денвер села, а Поль Ди улыбнулся. Он узнал эту осторожную манеру — так говорят те, кто, как и сам он, читать не умеет, но выучил буквы, из которых состоит его имя. Он уже собрался было спросить, откуда она родом, но передумал. Раз молодая цветная женщина откуда?то убежала, так уж наверное не от хорошей жизни. Четыре года назад он как?то оказался в Рочестере и встретил там пятерых женщин с четырнадцатью девочками. Все мужчины в их семьях — братья, дядья, отцы, мужья, сыновья — сгинули один за другим. У женщин был с собой лишь клочок бумаги с адресом священника. К тому времени Война уже года четыре как закончилась, но, похоже, ни белые, ни черные об этом еще не догадывались. Множество негров группами и поодиночке слонялись по проселочным дорогам и пастушьим тропам от Скенектади до Джексона. Словно потеряв опору в жизни, они разыскивали друг друга, чтобы услышать хоть словечко о двоюродном брате, о тетке, о друге, который когда?то пригласил: «Ты ко мне непременно заезжай! В любое время. Как будешь поблизости от Чикаго, так и заезжай». Некоторые бежали от семьи, не способной их содержать, некоторые, напротив, стремились воссоединиться с семьей; другие покинули родные места из?за неурожая, из?за гибели всех родственников, из?за того, что их жизни что?то угрожало. Совсем маленькие мальчики, моложе Ховарда и Баглера, какими он их знал; разрозненные семьи, состоявшие из одних только женщин да детей, а где?то, неведомо где, метались одинокие, загнанные и сами гнавшиеся за кем- то мужчины, мужчины, мужчины — все они перекати?полем носились по стране. Им было запрещено пользоваться общественным транспортом, за ними охотились кредиторы и репортеры грязных газетенок, вот они и пробирались проселочными дорогами, опасливо озираясь по сторонам и полностью полагаясь друг на друга. Молчаливые — они открывали рот только тогда, когда требовалось произнести обычные вежливые слова при встрече; они никогда не откровенничали, и не жаловались сами, и не спрашивали других о пережитых горестях и несчастьях, что гнали их с места на место. Белые терпеть не могли таких разговоров. Это все знали.