Софья стоит, вздернув плечи, по-прежнему скрестив руки на груди. Она понимает, что немножко смешна и похожа на курицу, пытающуюся охранять, как цыпленка, повзрослевшего своего петушка. В ней клокочет, не дает ей спокойно жить неистраченная энергия Витовтовой наследницы. Велика у нее потребность решать государственные дела, руководить, возвышать и свергать, создавать фаворитов из рядовых бояр и вновь свергать их во прах. Но Василию как-то удается каждый раз обходить жену, назначая на должности тех, кто ему надобен, и каждое назначение проводя через Думу, так что после и изменить ничего нельзя.
Наконец дождав, когда сын ускакал с загонщиками, доезжачими, псарями и боярином-дядькой, приставленным следить, дабы не произошло какой беды с княжичем, Софья медленно поднялась к себе, села без сил на постель, задумалась. Она родила восемь детей, из которых трое умерли, все мальчики, у нее уже не такой живот, не такие груди, она ожесточела лицом и располнела задом, что хоть и нравится московлянам, но не нравится ей самой. Быть может, она уже и никого более не родит, и теперь надо уже скоро думать о женихах для подрастающих дочерей. Виновата ли она, что у нее не удаются мальчики? Сенные боярыни и дворня шепчутся, что виновата, что мало любит мужа своего, потому и носит девок одних. А четверо парней?! — хотелось ей крикнуть (но трое из них умерли! И Юрко, и Данилка, и Сенюшка, столь полюбившийся ее отцу!) или мало берегла?
Заслышавши шаги князя, встала, пошла встречь. Не даром у русичей жена обрядово, уже на свадьбе стаскивает сапоги с мужа, в которые насованы золотые и серебряные червонцы! Будешь, мол, угождать мужу, будешь богатой! А она никогда не хотела угождать, хотела сама быть госпожой! Добилась? И чего добивалась?! Может, Василий и прав?!
Василий вступил в горницу радостный — всегда радует, глядя на сына. Так, вдруг, позавидовала, и кому? Собственному дитю!
— Любишь еще меня? — вопросила низким горловым голосом, глядя на Василия исподлобья. Он рассмеялся, легко потрепал ее по щеке, слегка шлепнул по заду: мол, бабьи заботы известные! Едва не расплакалась, закусила губу. Приобнял, поднял за подбородок ее лицо с зажмуренными глазами, лицо сорокалетней женщины, прошептал серьезно: «Мы уже не дети с тобой!» Она обняла его отчаянно, страшась и гневая на себя, потянула за собой, к постели.
— Погоди, постой! Ночь впереди! — остановил Василий. У Софьи упали руки.
— Прости! — сказала. — Знаю, что не девочка. Когда Свидригайло наедет? — вопросила.
— Через неделю, двадцать шестого числа! — ответил он.
* * *
Двадцать шестого июля княжой двор, — да что двор, весь Кремник! — был наполнен разнообразно вооруженными и украшенными комонными в блистающих доспехах, в узорном оружии. Струятся княжеские корзна, цветут шитые попоны, сверкают чешмы коней. Мальчишки бегают взапуски, ныряют под брюхо лошадей, рискуя быть задавленными, тыкают пальцами:
«Смотри, а этот-то, этот!» С литовским князем Свидригайлом Ольгердовичем (его на Москве зовут Швидригайло) наехали: владыка дебрянский Исакий, князь звенигородский Патрикей и князь Александр Звенигородский из Путивля, князь Федор Александрович, князь Семен Перемышльский, князь Михайло Хотетовский, князь Урустай Меньский из крещеных татар, бояре из Чернигова и Дебрянска, любуцкие, ирославльские, — и все с дружинами, с кованою ратью — сила!
Василий Дмитрич не слезает с коня.
Посольские, ключники, городовые бояре и воеводы — все в разгоне. Гостей надобно разместить и устроить согласно званию и достоинству каждого, устроить и накормить кметей. Приезжему Ольгердовичу даются на прокорм — Владимир с волостьми и с пошлинами, с селами и с хлебом, и Переяславль, и Юрьев-Польской, Волок Ламский, и Ржева, половина Коломны. И уже через месяц, первого сентября, Василий Дмитрич, со всеми силами выступает против Витовта, тоже собравшего изрядную рать: литвинов, ляхов, немцев, жемантийю[47].
Полки подтягиваются к Угре с той и другой стороны. Витовт пришел с пушками, московляне тоже подвозят тюфяки[48] и пищали. Реют стяги. Кажется, быть большому сражению, и вновь ничего не происходит! Зять и тесть заключают мир. Но хоть не перемирие, как прежде! Полный мир… Который никто, конечно, не помешает порвать! Постояв еще, полки начинают уходить, расползаться в разные стороны, как псы, что, порычав и показавши зубы, расходятся, сметя силу друг друга и не рискуя отважиться на большее. А Софья довольна уже тем, что боя опять у Василия с ее батюшкой не произойдет.
Глава 31
Расписать заново фресками Успенский храм во Владимире, испакощенный еще во время татарского нашествия, главный храм Залесской Руси, место, где покоился прах великих князей владимирских (способных, по словам автора «Слова о полку Игореве», Волгу расплескать веслами, а Дон шеломами вычерпать) и где венчались на княжение великие московские князья, решено было еще митрополитом Киприаном, который по приезде в Москву распорядил заложить известь в творила для будущей работы. Ее он сперва думал поручить Феофану Греку, да так и не успел за разнообразными хлопотами своего правления. И уже перед концом, не ведая еще, что умрет, собирался начать этот труд под своим доглядом.