— Сумеем, выстанем? Воздвигнем и создадим? Али так и будем которовать один с другим да сожидать, егда нас не хан, дак князь под себя заберет!
Молчали.
Ошеломил их Анфал. Доселе о мечте своей ни баял так вот, открыто и всем сразу. Ведали, что удачлив, ведали, что богат. Но такого не ждали от него.
— Ну, а как мыслишь о том сам-то ты, с чего начинать? — поднял голову рассудливый Неврюй Побытов. — Ить, коли вместях, и закон какой надобен, иначе все одно, передеремси вси!
Но — сдвинулось. Загомонили разом, задел их все же Анфал за живое: сами ведали, что поврозь не выстать, а и под власть вышнюю, под боярский, либо московский, либо новогородский сапог никто не хотел. А тут — эко! Вольное царство вольных людей!
Гуторили долго, все же остановясь пока на том, чтобы ходить в походы вместях, а там уж, коли слюбится, стерпится, и создавать это царство попа Ивана, или Беловодье там, — кто уж как зовет! Не уходить на поиски, а именно создавать тут, на Вятке, на вольной местной земле.
И то была удача, думал Анфал, укладываясь спать в этот вечер рядом со своею терпеливой и неустанной женой, которая робко посунулась к богатырю супругу, сожидая мужевой ласки за все свои дневные хлопоты. Могли и переругаться вси! Он обнял жену, все еще думая о своем, как ему казалось, великом замысле.
Глава 10
Владимир Андреич, большой, слегка оплывший, опустив тяжелые плечи, сидел в кресле, нарочито поданном ему, и хмуро оглядывал братьев. Юрий Дмитрич[1] сердито косился на Василия (братья не любили друг друга, и оба это чувствовали, встречаясь, как теперь, нос к носу). Не подписанная Юрием отказная грамота стояла колом между ними. Помнилось, что Юрий, в случае смерти Василия, может стать великим князем Владимирским и Московским, по старинному лестничному праву, по которому стол занимали сперва братья, в черед, потом, в черед, племянники. И поскольку все прочие устранились, заключивши с Василием ряд по новому, измысленному митрополитом Алексием правилу, выходило, что умри Василий, и княжить — не его старшему сыну, а сперва — князю Юрию, и уже потом единственному наследнику престола сыну Василия, Ивану. (Ибо старший сын Софьи умер!) И, значит… И ничего это не значило или значило очень многое! Во всяком случае, именно Юрий ходил в походы, водил рати, жертвовал земли тому же Троицкому монастырю в память покойного Сергия.
Но и не любя друг друга, братья понимали, что они — одно, и Москва — одна, и великое княжение — одно, и рушить его преступно, да и глупо прежде всего! И потому важные государственные дела решали вместе и верили друг другу.
Для новой большой войны с Новгородом сил не хватало, да и негоже нарушать подписанный мир, — тем паче что потерявший терпение город мог откачнуть к Витовту.
Юрий вновь беспокойно пошевелился на скамье (сам Василий тоже сидел на скамье, дабы не обижать брата), вымолвил, глядя в стену:
— Анфал!
Владимир Андреич поднял зоркий взгляд на Юрия, кивком головы одобрил второго племянника, пояснил Василию ворчливо:
— Ходит тут один! Новгородский беглец, Рассохин. Обещает невесть што! А Анфал Никитин — брат двинского воеводы Ивана. Ивана убили, утопив в Волхове, а Анфал сбежал, и рать собрал, и отбился, и на Вятке теперь! Ворог им первый! Дак пущай Рассохин самого Анфала сюда пригласит, — ворчливо заключил Владимир Андреич.
— Послать Анфала Никитина с нашею ратью на Двину! — строго и прямо закончил Юрий. — И мир будет не нарушен, и… — Он не договорил, поведя рукою в воздухе и сжавши в кулак. — А отсель малыми силами на Торжок.
— Кого?
— Александра Поля!
Александр Борисыч Поле ездил за Софьей, и уже по тому одному был близок к Василию. Василий выслушал брата благодарно, склонил голову: ничем не ущемил его Юрий, подавший ныне дельный совет.
— А ударить должно им враз! В одно и то же время!
— Из смоленских княжат, — пробормотал Владимир Андреич, видимо доселе вспоминавший родословие названного боярина.
И трое родственников-соперников, в сей миг ставших единою семьей, удоволенно поглядели друг на друга.
— Где он?
— Рассохин бает — в Нижнем сейчас!
— Дак и позвать сюда! Скорого гонца пошли, в два дни доскачет!
* * *
Анфал Никитин не обманывал себя, ведая, что своих сил у него ныне противустать новгородцам на Двине недостанет. И когда с вестью от князя и Рассохина прибыл к нему княжой гонец, медлить не стал, оставя все торговые дела на сотоварищей и Герасима, бежавшего в свой черед из монастыря. С нынешним расстригой они обнимались еще в Хлынове, тиская друг друга в объятьях.
— А я ведал, цьто ты посхимилси!
— Я-то? Рано мне ишо Богу служить! — отвечал Герасим с усмешкой. — Утек я из монастыря, да и на-поди! Послужу по первости людям, а там уж, когда оружие в руках держать не замогу, може, и в монастырь подамсе!
И они вновь жали друг друга в объятиях, хлопали по плечам и спине, пили пиво, хохотали. И в Нижний распродавать добычу и добывать оружие взял Анфал Герасима с собой. И теперь, накоротко перемолвив с обретенным другом, свалил на него все недоделанные дела, наказавши, не стряпая, ехать на Вятку и собирать людей. Сам же устремил в Москву на легких санках всего с двумя кметями, и мчал, не останавливая порою даже, чтобы поесть. Февральские метели как раз укрепили пути, и кони шли ходко, сани словно по воздуху несло, заводные скакали следом.