Глава 21
Мастер-сербин, чернец, Лазарь именем, прибыл на Москву еще в конце 1403 года. Нашел его и помог добраться до Москвы Киприан. Да впрочем, после памятного Косовского разгрома много-таки сербиян — монахи, изографы, книжные хитрецы — устремили на Москву, к своим православным братьям.
Василий Дмитрич в мельтешении дел государственных не имел времени плотно вникать в художества, творимые многоразличными мастерами, хотя и посещал мастерские изографов, подолгу рассматривал готовые образа, не забывая заглядывать в новые храмы, особенно те, где трудились Феофан Грек, Данила Черный или молодой изограф Андрей Рублев[32]. Он одинаково хорошо мог расписывать и храмы, и образа, и в последнем художестве уже начинал обгонять самого Феофана Грека. И все же долили дела государственные, а потому на все это выкраивалось время только урывками. И сербина принял он бегло, хотя башенные часы, твердо обещанные Соне, была его идея, его замысел.
Сербин при первой встрече показался чем-то похож на Феофана: сух, высок, в долгой, густой бороде, полностью скрывавшей нижнюю часть лица, с волосами, заплетенными в косицу, как у священников. Впрочем, он и был чернецом! В дальнейшем Василию только передавали просьбы мастерам Лазаря, которые он наказывал исполнять. И только уже теперь, проводив бесталанного смоленского князя в Новгород и уверясь, что войны с Литвою пока не будет, собрался посетить Лазаря, что работал прямо в часовой башне, и нынче, слышно, уже готовился запустить сложный часовой механизм.
Огромные, кованые, зубчатые шестерни, какие-то колеса, гири — устрашающий механизм, почти готовый к действованию, порядком-таки изумили князя.
Часовой механизм помещался в башне, за Богоявлением, и Василий прошел туда с немногою охраной по переходам теремов, устроенным еще при покойном Алексии. И горели, и отстраивались вновь! Даже на уровень верхнего жила на столбах были вознесены крытые переходы с малыми, едва не в ладонь, оконцами, забранными цветною слюдой. Зимой тут стоял застойный холод, и стены кое-где покрывал иней. Зато летом отселе мочно любоваться видом из окошек, выставленных ради тепла. По-за стеною открывался вид на все Занеглименье, видать было и Воробьевы горы, и далекие красные боры по урыву речного берега. Весело гляделось отсель!
Василий приодержался, глянул. Ласковый речной ветерок, медленно огладив, тронул лицо. На миг отпустило, ослабла скрученная пружина внутри, что толкала его делать, делать и делать!
Старшие суздальские князи были пойманы, укрощены, угасли и эта застарелая язва отцова излечена наконец! Новгород… С Новым Городом все было неясно еще.
Тут следовало и поступиться чем ни то. В Орде Шадибек — молодой хан, руководимый Едигеем, а тот шлет ему, Василию, письма, где Едигей называет московского князя сыном своим… Хотя о чем думает Едигей — никто не ведает! И только Витовт, за плечами которого вырастали латинские легаты с Римским Папой, отметинки истинного православия, только один тесть продолжал вгрызаться в русские земли, подступая все ближе и ближе к Москве.
— Скоро и земли у мя не останет! — выговорил он сердито вслух. И подскочившему было сыну боярскому раздраженно махнул рукою: — Ето я так! Для себя!
Внутреннее тело каменной башни было уже разгорожено. Один настил снят, а вместо него положены неохватные дубовые переводы, на которые опиралось прехитрое сооружение из каких-то кованых, зубчатых колес, гирь и цепей. С той, наружной стороны, уже был укреплен большой кованый круг со знаками зодиака и огромные узорные стрелы, указующие часы и минуты, а также фазы луны, изображенной тут же, на кругу, золотою наводкою.
Мастер, сухой и плечистый, с руками, темными от металлической пыли, в схваченном кожаным поясом коротком подряснике и с суконною лентою на голове, обжимающей волосы, истрепались бы при работе, в кожаных мягких поршнях, легко всходил и опускался по ступеням временных лестниц, объясняя устройство механизма часов, устройство боя и прочие малопонятные тонкости. Русские подмастерья, которых мастер не забыл похвалить князю, преданно взирали на сербина, без зова кидались исполнить то и другое, уже, видать, добре навыкли к делу. Часы должны были обойтись в небывалую сумму: в сто пятьдесят рублей. (Годовая дань с иного удельного княжества!) На выделке зубчатых колес, цепей, гирь и прочего работала половина литейного двора. Работали златокузнецы, чеканщики, серебряных дел мастера, но теперь на Москве будут часы, не уступающие тем, что он видел в Кракове, и немцам не придет чваниться перед Русью своими затеями.
Вышли наверх, на глядень. Сербин показывал, где и что предстояло закрыть, готовясь к зиме, дабы не нанесло снегу и льда, не испортило дорогой часовой снаряд. Постепенно князь и чернец, почти правильно толмачивший по-русски, разговорились. Внизу лежала летняя, праздничная Москва, сверкала вода, курчавилась зелень дерев, разноголосо кричали петуны по дворам. В княжеском птичнике, позади них, гордо расхаживали заморские птицы — павлины, распуская свои узорные хвосты. От конного двора тянуло густым конским духом. Иногда сквозь нараспашь отверстые ради пригожего дня ворота и двери конюшен доносило глухой топот копыт в донниках. А все иное: гром пушек, жестокая ратная страда были где-то там, далеко, в незаправдашнем и чужом мире.