И над самою головой, в промороженной ледяной вышине, недоступной для смертных, сапфировая россыпь голубых звезд.
В теремах творилось несусветное. Владимир Андреич своею волей распорядил принимать всех беженок с детями в княжеские терема. Из поварни валили дым и пар. В молодечной стояли гам и звяк. Разбирали оружие, сбитые наспех дружины расходились по стенам, Федоров не без труда обнаружил своих и понял — спорить не прихолось. Владимир Андреич топал сапогами, ругался, кричал и рычал медведем:
— Немедля, враз! Готовьте смолу! Все тюфяки на стены! Где порох? Все бери! (это кому-то) Посады, как подойдут, надобно сжечь!
Услышав последнее, Иван аж сжал челюсти. Все-таки надея была — не тронут, минует стороной! Ну, пограбят, ну, сено разволочат по двору! — думал так, пока не услышал князя-воеводу и не понял, что тот непременно так и сделает.
Все-таки надея была — не тронут, минует стороной! Ну, пограбят, ну, сено разволочат по двору! — думал так, пока не услышал князя-воеводу и не понял, что тот непременно так и сделает. Да и сам, будучи на месте князя Владимира, предложил бы то же самое… И все-таки! До боли, до дрожи в ногах стало жаль родного дома!
— Пойдешь к часозвоне! Тамо и у ворот разоставишь своих людей! — сказал Владимир Андреич и, охмурев ликом, присовокупил: — Люди бегут в Кремник, а тати тем часом начали грабить посад! Пропускай сюда с рассмотрением!
Из утра Иван, разоставив по-годному людей и снарядив единую пищаль, выданную ему в оружейной, приказал опустить мост и сам, с двумя кметями, выехал в дозор. Улицы были пусты. На той стороне Неглинной, за оградой купеческого дома, приметили двух шишей, которые, завидя комонных, тотчас пустились наутек. Он нарочито проехал мимо родного дома, глянув поверх ограды. И вчуже, и странно было видеть родной терем охладелым, без привычной струи дыма из дымника. Сюда, кажись, еще не залезали. Иван придержал коня — спешиться, глянуть? Не стал. Чего травить сердце попусту! Татар все еще не было. Но когда уже, огибая город, приблизили к Богоявлению, встречу попались сани, которые волокла из последних сил тощая лошаденка. В санях мотались головы детей. Мужик с испытым лицом, в клокастой сивой бороде, прокричал: «В Коломенском уже!» Иван остановил коня, глядя, как вихляющие на ходу сани близят к Фроловским воротам Кремника. Прикинул — пора зажигать!
По возвращении его тотчас позвали к Владимиру Андреичу. Воевода, не спавший ночь, тоже спал с лица, глубокая морщина перерезала лоб.
— Как мыслишь? — вопросил.
— Пора! — ответил Иван, дернув плечом. — Татары посад займут, и зажечи не можно будет!
— Твой-то дом за Неглинкой? — тяжело глянув ему в очи, вопросил воевода. Посопел. Вопросил еще: — Своих-то привез?
— В Кремнике, — отмолвил Иван. — И добро закопал, ведал, что будут жечь, не мы, так они!
Князь-воевода опять посопел, покивал головой, сгорбился под распахнутою шубой… Разговор шел в молодечной палате дворца, в этот час почти пустынной. И князь сидел у стола, сплошь заложенного бердышами, рогатинами, топорами, тулами и колчанами, шеломами и кольчугами, приготовленными для тех ратных, кто еще придет или пробьется в Кремник в эти «предсмертные» часы.
— Не сдадим города? — строго спросил Иван.
Владимир поднял тяжелые глаза. Борода дрогнула в хмурой улыбке:
— Пущай прежде меня убьют! — высказал. И добавил хмуро, понизив взгляд: — Ослаб народ! Пополошились вси! Бегут и бегут! Города сдают без боя! Переяслав горит! Часу не стояли, дернули в бег!
— А князь?
— Василий? Быват, на Костроме! А пока ни вести, ни навести! — И добавил ворчливо: — С Софьей, со всеми… С детьми… Не догнали бы только!
И оба подумали об этом: к воротам Кремника татары подводят связанного Василия. Угрожая убить, требуют отворить город. Владимир даже головой потряс, прихмуря глаза. Промолчали.
— Одна надея на Господа! — домолвил князь-воевода и встал. Выпрямил стан. — Ты иди! — сказал тяжело, медведем, волоча полы бобрового опашня по изгвазданным тесовым половицам молодечной, пошел к выходу.
На стены полезет сейчас, ратных проверять!
Когда, маленькие издали, под городом показались всадники в островерхих малахаях, на низкорослых степных конях, посад уже пылал в разных концах, а московляне, теснясь на стенах, стоном и воплями провожали гибель родных жилищ. Пламень ярился, взмывал, плясал в вышине, дрань и солома, сорванные с крыш огненнем вихрем, словно стая черных птиц, плавала в воздухе, косо падая вниз, дымными огненными струями, и поджигая новые дома. Снежные шапки с шипением сползали с кровель, рушились вниз, в пламя, что, угасая на недолгие мгновения, вновь взмывало ввысь с гулом и громом.
Снежные шапки с шипением сползали с кровель, рушились вниз, в пламя, что, угасая на недолгие мгновения, вновь взмывало ввысь с гулом и громом. А ряды татарского конного войска позадь огня все густели и густели, обскакивая город, и с безопасного расстояния пуская в Кремник редкие стрелы.
* * *
Великий князь Василий был не трус и, пожалуй, в бою мог бы показать себя не с худшей стороны, но приходилось бежать, а бегство заражало робостью. Софья, та, обняв дочерей, устремлялась на бег безоглядно, лишь бы уцелеть, уйти, любою жертвою заслонить себя и детей! Ратники и бояре до слов, как могли, оберегали князеву семью и своего князя. Юный княжич Иван скакал, закусив губу, со слезами на глазах. В Переяславле, сползая с коня, вопросил тонким, ломающимся детским голосом, в котором звенело отчаянье: