Иван задумчиво кивнул. Ему немедленно вспомнился двойной потоп в Ритиной квартире. Размокшая штукатурка, валящаяся с потолка, свист пара пополам с кипятком… И неподъёмный чемодан — тоже, как выяснилось, с рукописями.
— Соседей внизу заливает, а квартира заперта, хозяева в отсутствии, — продолжал рассказывать Лев Поликарпович. — Сотовых телефонов тогда ещё не было, связи, соответственно, никакой. Пришлось аварийщикам собирать понятых, звать вневедомственную охрану, выламывать двери, а в квартире такое!.. Всё плавает. В горячей воде. Ну а мастерюгам, сам понимаешь, не до бумаг, им чинить надо… Выходные, я уже сказал, были длинные, а на улице мороз… Бумага старая, чернила тоже… Короче, удалось спасти едва четверть архива, да и то…
Он неожиданно замолчал. Кудеяр, как раз собиравшийся спросить его: «Лев Поликарпович, а вы уверены, что архив в самом деле погиб?» — оторвал глаза от бумаг и увидел, что профессор как-то странно смотрел на экран беззвучно работавшего телевизора. Его рука при этом незряче шарила по столу, нащупывая пульт: видимо, передавали нечто такое, что отвести взгляд даже на мгновение было решительно невозможно.
Телевизор стоял у Скудина как раз за спиной. Иван мигом развернулся, бросая руку к регулятору громкости.
— …А вам, уважаемая доктор Розенблюм, — наполнил комнату родной и знакомый голос Ицхок-Хаима Гершковича Шихмана, — я бы вообще посоветовал сменить научную деятельность на что-нибудь, более соответствующее вашему интеллектуальному уровню. Вы могли бы, к примеру, выучиться вязать…
То есть на самом деле таков был перевод, отнюдь не заглушавший оригинала. И Звягинцев, и Скудин отлично знали английский. Немногое, продиравшееся сквозь сплошное «пи-и-и-и…» пуританской цензуры, отличалось от русского перевода, как крапива от незабудок. Ну а все как есть чудеса шихмановского красноречия постиг, пожалуй, лишь Кудеяр. Он умел читать по губам.
На экране представал просторный зал, предназначенный для научных дискуссий.
С компьютерами, лазерными панелями и чуть не голографическими проекторами. Вот показали крупным планом одну из панелей. Она отображала бумажный лист, неряшливо разграфлённый по вертикали. Формулы, вкривь и вкось начирканные по левую сторону от черты, пестрели красными пометками. От них тянулись стрелки на правую половину листа. Там красовались аналогичные формулы, но, видимо, в более правильном варианте. Их сопровождали кое-какие слова, доступные нормальному человеческому пониманию. Насколько уловил Иван — сплошь нецензурного свойства.
Лев Поликарпович в немом восхищении смотрел на старого друга, бушевавшего, ниспровергавшего, изобличавшего… Молодец Иська, всё сделал, как обещал. Звягинцев поймал себя на том, что опять нашаривает «Изокет». То, что вытворял Шихман, подозрительно смахивало на научное самосожжение, правда, под лозунгом «Да, я погибну, но вас, гады, со мной рядом зароют». Особенно если учесть, что в сторонке двое сотрудников в форме поднимали с пола Пита О’Нила, и чья это была работа, угадывалось без труда. Ещё двое сотрудников неотвратимо двигались к самому научному бунтарю.
В общем, цели своей Иська достиг. Сунул палку в муравейник. И на глазах у всего мира сделал тайное явным. Растерзал обоих бездарностей, да перед камерами журналистов…
И аккурат в это время снова зазвонил телефон. Мгновенное раздражение улетучилось, едва возникнув: звонок, как сразу определил Лев Поликарпович, был минимум из другого города. Если не вовсе международный.
«Новости-то наверняка в записи… Иська!!!»
Он так стремительно схватил трубку, что едва её не уронил.
— Да?
— Льва Поликарповича Звягинцева, пожалуйста.
Голос принадлежал не Иське. Тем не менее говорили в самом деле из-за рубежа, причём говорил иностранец. Русским языком он владел безупречно, но… шут его знает, как это ощущалось, просто — ощущалось, причём с полной уверенностью. Профессор опустился обратно в кресло.
— Я вас внимательно слушаю.
Он посмотрел на Ивана, и тот ткнул пальцем сперва себе в грудь, потом в сторону двери: дескать, мне выйти?.. Звягинцев торопливо покачал головой и подбородком указал ему на маленькую коробочку около телефона. Это было устройство для записи разговоров, ёмкое, компактное и никак не засекаемое на том конце провода. Скудин мягко надавил кнопку.
— Позвольте представиться. — Голос был отчётливо старческим, дребезжащим, собеседник Звягинцева говорил до того медленно, что его инстинктивно хотелось поторопить. Однако ясность в мыслях у старика, судя по всему, была космическая. — Вам фамилия фон Трауберг что-нибудь говорит?
— Говорит. — Звягинцев сглотнул и поманил к себе Скудина. Тот сразу всё понял и осторожно приблизил ухо к трубке. — Ганс Людвиг фон Трауберг, один из столпов… — Лев Поликарпович чуть не сказал «Аненербе», но воздержался от произнесения опасного слова и выразился иначе: — Один из столпов изучения наследия предков. Германский учёный, широко известный… скажем так, в узких кругах.
«Сколько же тебе лет, старый стервятник? Должно быть, изрядно за сотню… До чего ж, гады, живучие…»
— Я рад вашей осведомлённости, профессор. — Было слышно, как ископаемый эсэсовец присасывал на место вставную челюсть. Уж верно, к его услугам была самая передовая стоматология, но, как показывает опыт, на некоторые дёсны протез просто не насадить. — Буду с вами предельно откровенен. Вам известно, что я был врагом вашей страны.
— Буду с вами предельно откровенен. Вам известно, что я был врагом вашей страны. Я и теперь вам, извините, не друг. Но некоторое время назад у вас в России… — тут он запнулся и кашлянул, видно, и его нордическому самообладанию был положен предел, — у вас в России пропала моя единственная внучка и наследница Ромуальда фон Трауберг…
У Скудина округлились глаза.