История неумолимо утаскивала своих осквернителей на дно.
«Красноголовые» стояли наверху и молча смотрели, как успокаивалась вода.
— Ну а толку, — хмуро сказал Скудин. — Если это правда был Хомяков, он вернётся. У него же кольцо.
Кратаранга, выбравшийся из второго джипа, покачал головой.
— Не вернётся. Слуги Ангра-Маинйу сохранят разум, но это им не поможет. Тропа, на которую они вступили, ведёт почти в моё время. На месте вашего города тогда расстилалось глубокое холодное море…
Осиновый кол
— Лев Поликарпович, вы же гений!
— Лёвка, старый поц, когда же ты наконец таки будешь себя ценить?
Шихман и Эдик встретили Звягинцева так, будто перед ними предстал сам великий Ферма, да ещё и предъявил, согласно обещанному, «поистине чудесное» доказательство своей Теоремы. [56]
— Лев Поликарпович, — краснея, сознался Эдик, — я подумал, что… Ну вы же понимаете… В общем, я посмотрел ваши диски. Вы же нашли это! Нашли!
У Звягинцева ещё мелькали перед мысленным взором слепые блокадные окна с их бумажными перекрестьями, он остро чувствовал, что не спал целую ночь.
— А что такого, — буркнул он, думая только, как бы принять горизонтальное положение. — Просто проанализировал…
— Ну-ка, ну-ка? — Веня с Аликом торопливо сбрасывали в генеральской прихожей тёплые сапоги, отчасти ревнуя, что не им довелось первыми оценить удивительное достижение собственного учителя. — А научному пролетариату?..
Шихман и Эдик принялись объяснять, возбуждённо перебивая друг дружку. Если верить им, получалось, что скромный советский профессор сподобился чуть ли не пощупать руками Единую Теорию Поля. В переводе для среднего ума это означало увязывание электрического, магнитного, гравитационного, ядерного и прочих полей в единую общую закономерность, частными проявлениями которой становилось всё перечисленное. И не только известное, но даже ещё не открытое. О Единой Теории Скудину доводилось слышать от Марины, он знал, что её разработка являлась предметом вожделения интеллектуальных гигантов, вплоть до Эйнштейна, вот только хвастаться в данной области на сегодня было особенно нечем. Пока Иван пытался сообразить, каковы могли быть из фундаментальной теории следствия, полезные с точки зрения родных осин, ему растолковали и это.
Дымка, висевшая над развалинами «Гипертеха», тоже ведь была своего рода полем…
А значит, подвергнув анализу все материалы наблюдений за нею, можно было спрогнозировать её дальнейшее поведение.
Дымка, висевшая над развалинами «Гипертеха», тоже ведь была своего рода полем…
А значит, подвергнув анализу все материалы наблюдений за нею, можно было спрогнозировать её дальнейшее поведение. Теперь у науки было оружие. Не в силах дождаться возвращения «блокадников», Шихман с Эдиком оперативно тряхнули генерала Владимира Зеноновича, тот мгновенно связался с американцами… Какая, к бесу, секретность? Человечество, оказавшееся у края, такого слова-то больше не знало. Данные хлынули рекой, раскаляя выделенную линию Интернета.
Звягинцев слабо улыбнулся, чувствуя, как отпускает страшное напряжение последних часов. Он, конечно, ещё присоединится к работе и подскажет кое-что по мелочи ополоумевшим от восторга и надежды коллегам…
Но сначала он должен был хоть немного поспать.
Евгений Додикович Гринберг не находил себе места, если только можно этим заниматься, сидя на полу в коридоре. Виринея, его Виринея засела там, в комнате, со старым фашистом и, что существенно хуже, с его внучкой-шпионкой, бывшей мисс Айрин. По этому поводу Гринберга мучили самые дурные предчувствия, от вполне эзотерических до чисто бытовых. Вернее, то и другое весьма тесно смыкалось. Женя, которому вконец надоело чувствовать себя перед Виринеей полным придурком, стал последнее время почитывать некоторые книжки. Так вот, описания иных магических ритуалов вгоняли его в натуральную дрожь. Если раньше он вволю посмеялся бы над порнографическими изысками чернокнижников — умели же, гады, замаскироваться под высокое и чисто духовное! — то теперь, стоило ему вообразить в числе участников подобного мероприятия Виринею, и в душе поднималось цунами, а сидение под дверью превращалось в подвиг самоотречения. Одна надежда была на Глебку, закрывшегося с ними четвёртым. Хотя…
Из эсэсовца небось уже высыпался последний песок, а если вычитанное Гринбергом в умных книжках было правдой хотя бы на треть…
Оставалось, по Высоцкому, только лечь помереть.
Тщетно бедный Женя внушал себе, что на кону стояла будущность человечества. Ему всё равно хотелось плакать и выть. А ещё лучше, свернуть кому-нибудь шею.
Кратаранга курсировал между учёными и колдунами, кажется, помогая тем и другим. Когда пришелец с Арктиды приоткрывал дверь, Женя вытягивал шею, силясь рассмотреть творившееся внутри, но всё без толку.
Потом, без какого-либо предупреждения, хайратский царевич остановился и, глядя на Женю с высоты своего роста, проговорил тоном приказа:
— Пошли весть своей сестре. Пускай чернокожий привезёт её. Мне будет нужен пёс.
— Ага, — ответил Гринберг, вернее, ответило его физическое тело, потому что разум и душа Евгения Додиковича были устремлены вперёд, в дверную щель, за которой после четырёх часов и двадцати семи минут ожидания ему всё-таки удалось разглядеть нечто вразумительное. Он увидел Виринею и Глеба: они сидели на диване у дальней стены и как будто ничего не делали. Они выглядели скорее судьями у сетки при игре в теннис. Фон Трауберг и его внучка просматривались по разным концам комнаты, глаза у обоих были закрыты, а пальцы — переплетены странными фигурами и так, будто на каждом имелось по три лишних сустава. Вот Ганс Людвиг зашевелил пальцами, меняя их положение, и Корнецкая, не открывая глаз, повторила всё в точности. После чего уже она заплела пальцы немыслимым макраме, и её движение опять-таки вслепую повторил дед…