Скоро руки с ногами начали уставать, заломило шею, и, чтобы хоть как-то отдохнуть, Женя перевернулась на спину. Спокойно полежать, правда, не получилось. Ветерок катил какие-никакие, но волны, и они плескали прямо в лицо. Пришлось вернуться в исходное положение.
Между тем солнышко светило вовсю, оно весьма ощутимо жгло голову и плечи и совсем не казалось ласковым. «Дура, могло быть существенно хуже. Вот вынесло бы тебя куда-нибудь в район Антарктиды…» Утешение оказалось слабым. Женя заплакала. Она почувствовала себя бесконечно одинокой и несчастной, перед глазами поплыли красные круги, и затошнило так, что внутренности, казалось, вот сейчас вывернутся наружу. Женя поняла, что это солнечный удар, и потеряла сознание.
Она не услышала криков с проплывавшего мимо корабля, похожего на большую парусную лодку. Не увидела, как в согласии с этими криками вёсла замерли в уключинах, встав перпендикулярно к бортам, надставленным ивовыми плетёнками, и в воду полетела узкая верёвочная лестница…
Женя пришла в себя уже на палубе. Она лежала лицом вверх на подстилке из тростника, и какой-то мужчина — здоровенный бородатый мужик, кстати говоря, — сноровисто хлопал её ладонями по щекам. Женя с умилением посмотрела на него снизу вверх, даже не удивляясь, что мужик был одет в какую-то короткую ночную рубашку, и подавно не зная, что это был короткий хитон и что именовался он эксомидой. Женя была спасена, её вытащили из воды. Ну и кому какое дело, если все они тут одеты как клоуны?
— Клонарий, довольно, ты испортишь ей зубы.
Женя скосила глаза. Неподалёку в кресле сидел ещё один ряженый. И у него на широком кожаном поясе висел бронзовый меч.
Похоже, он был тут вроде начальника… Экзекуция немедленно прервалась, и Женя с запоздалым удивлением осознала, что говорили мужики не по-русски. Тем не менее она почему-то всё понимала, хотя в своё время толком не выучила даже английского. Пока она неизвестно зачем составляла в уме хрестоматийное «Ду ю спик…», начальник в кресле задумчиво проговорил:
— Заметь, друг мой Клонарий, какова порнодионка. Клянусь святою матерью Деметрой, она по крови — лакедемонянка, глянь, эта белоснежная кожа, рыжие волосы… Ну-ка, разоблачи её.
«Мама дорогая, это что, киносъёмки?..»
Она была до того ошарашена происходившим, что даже не воспротивилась, когда сильные пальцы проворно стянули с неё сначала рубашку, а потом и трусы.
— Обрати свой взор сюда, Вепрь-Агис, — сказал одетый в эпоксиду. — У неё на левой кисти обруч рабыни!
И Клонарий указал на металлический браслет от часов на Жениной руке.
Сидящий в кресле тем временем окинул взглядом знатока раскинувшееся на палубе белокожее тело, не поленившись, поднялся на ноги и, оценив состояние зубов, ощупью проверил упругость женской груди и ягодиц.
— Кто ты, файномерис-голобёдрая?
На Женю в упор уставились чёрные блестящие глаза, и у неё мелькнула мысль, что это всё же не киносъёмки, а нечто, имеющее прямое отношение к радужному вихрю и падению самолёта.
Тем не менее на то, чтобы хорошенько обо всём поразмыслить, требовались силы, а их у Жени в данный момент не было. Начисто.
— Помогите… дайте пить, — прошептала она и вновь беспомощно обмякла.
— У рабыни не может быть таких длинных волос, — проговорил опоясанный мечом. И, вытащив клинок, единым духом обкорнал огненно-золотистый водопад, уже начавший подсыхать и распушаться на тёплых палубных досках…
Мерно скрипели вёсла, натужно ходившие в уключинах, было слышно, как они рассекали зеленовато-прозрачные волны, а если ритм нарушался, то раздавался громкий окрик одноглазого седобородого кормчего, и длинный бич из вымоченной в навозе шкуры тавра опускался на плечи виновного гребца, остальные наваливались дружней, и корабль знаменитых критских пиратов быстро скользил по глади Эгейского моря.
— Ну, вот так значительно лучше. — Вепрь-Агис выбросил густые рыжие пряди за борт в жертву владыке морей Посейдону и, рассмеявшись, сказал: — Настало время, Клонарий, проверить, насколько к ней милостива Афродита! Ну-ка, помоги мне.
Вдвоем они перетащили Женю в каморку под палубой и опустили на ложе. Клонарий разбавил в кратере густое чёрное вино водой и, отмерив туда немного жидкости из небольшого глиняного флакончика, промолвил:
— Это средство из финикийского храма Астарты. Оно способно разбудить Эроса даже в утопленнице.
И он поднес чашу к запёкшимся Жениным губам. Та, едва открывая глаза, жадно к ней припала. Подождав, пока девушка выпьет всё до капли, Вепрь-Агис налил себе в ладонь благоухающего миртового масла и принялся втирать его в покрытое крупинками соли женское тело. Скоро оно затрепетало, по белоснежной коже живота пробежала дрожь, потом раздался негромкий, протяжный стон. Не мука вызвала его — это была страсть! Да какая! Она грозила убить, если не будет немедленно удовлетворена! Что-то неудержимо властное, сковав волю, наполнило каждую клеточку Жениного тела чудовищной жаждой, она ощутила, как из непостижимых бездн подсознания вздымается, заставляя отступить разум, сверкающая волна плотских желаний. И, не в силах противостоять этой волне, она потянулась рукой к серебряной застёжке, которой был заколот на плече хитон чернобородого. Раскатисто хохотнув, Вепрь-Агис сказал: