Вавилонская башня

В целом район производит впечатление не самого приветливого, особенно в слякотную и хмурую питерскую зиму. Но есть здесь одно местечко, овеянное уже откровенно мрачноватой, чуть ли не готической аурой. Его отлично видно с улицы Жуковского, но почти никто не поворачивает в ту сторону головы, а зря.

Ибо там, среди обшарпанных «пролетарских» домов сугубо царского времени, затесался самый настоящий дворец. Не особенно большой, но затейливый. Этакая кружевная, бирюзовая с белой пеной, отвесно взметнувшаяся волна. При наличии мало-мальского воображения дворец было совсем легко населить привидениями, летучими мышами и домовыми. Особенно в те времена, когда закопчённые стены пестрели шрамами от осколков, половина окон зияла провалами, а другая половина была заколочена чем Бог послал…

Маленькому Лёве очень нравилось рассматривать этот дворец из окошка дома напротив. А воображения ему было не занимать…

Если бы в преддверии блокадной даты Лев Поликарпович захотел посетить этот памятный для него питерский уголок, он увидел бы, что за последнее время готики существенно поубавилось.

У дворца наконец-то появились хозяева. Посвежела бирюзовая краска фасада, в окнах заблестели со вкусом подобранные стеклопакеты, а парадная дверь украсилась табличкой с названием процветающей фирмы. Фирма сулилась осуществить даже подсветку, современную, антивандальную, прямо из-под земли, как около Эрмитажа.

Однако Звягинцев съездил сюда всего один раз, когда-то очень давно, и более на этой улице не появлялся. Он знал, что дом напротив, где в начале войны располагался спецприют, впоследствии разрушила бомба, а новодел для него никакого интереса не представлял. И вообще…

…Когда однажды тёмным январским вечером под окнами остановилась полуторка, после чего в доме появилось несколько решительно настроенных взрослых мужчин, военных, и воспитатели с преподавателями (многие жили здесь же) как-то по-особому засуетились, малолетние обитатели приюта стихийно поняли всё. Такие уж здесь были дети. Спасибо родному государству, — понятливые не по годам.

«Вывозить будут», — сказал Колька. Он был постарше Лёвы и временами объяснял ему премудрости жизни.

«А нас возьмут?» — хотел было спросить Лёва, но тут снизу послышался истошный крик нянечки тёти Тоси:

«Не поеду без них!..»

Тётя Тося славилась умением «брать горлом». Многие перед ней пасовали, и, собственно, не в последнюю очередь благодаря этому все спецвоспитанники были до сих пор живы. Но на сей раз крик захлебнулся так, словно тёте Тосе без церемоний заткнули рот, и Лёва ни о чём не стал спрашивать. И без Кольки всё сделалось ясно.

А кроме того, для разговоров требовались силы… Которых ни у кого в общей спальне практически не осталось.

Все понимали: вот сейчас уедет машина, увезёт тётю Тосю и других взрослых, и они останутся одни. Никто даже не двинулся с места. Происходило то, что должно было произойти.

Однако потом там, снаружи, что-то случилось. Что-то пошло не так. Не по плану. Лёва понял это едва ли не самым первым. У него был редкостный музыкальный слух, он раньше всех научился отличать по звуку немецкие самолёты от наших. Вот и теперь он вперёд других уловил, как к голосу мотора полуторки примешался рокот двух двигателей незнакомой марки. Даже не рокот, а мурлыканье, очень негромкое и мягкое, но отдававшее недвусмысленной мощью. А потом на улице начали орать. Командовать, спорить и материться. Да с такой яростью, что не один Лёва втянул голову в плечи, вот-вот ожидая стрельбы. Орал в основном один из военных, приходивших в приют. В какой-то момент его голос, поначалу — приказной рык, сорвался на визг… и оборвался ещё драматичнее тёти-Тосиного. Так, словно его обладателю не просто заткнули рот, но и вышибли добрую половину зубов, а самого отправили в глубокий нокаут. На этом скандал прекратился. А ещё через минуту в коридоре зазвучали шаги. Очень быстрые и очень уверенные шаги сильных, не ведающих слабости и одышки, не тронутых голодом, не боящихся мороза людей…

Когда распахнулась дверь, Лёва только успел заметить тёмный, высокий, очень напугавший его силуэт и сразу зажмурился. Не столько от страха, сколько потому, что в лицо ударил свет фонаря. Свет показался ему ослепительным, слишком ярким для вечных сумерек затемнения. У Лёвы даже мелькнула мысль о немецком десанте (Колька потом говорил, что и у него тоже), но лишь на миг: люди переговаривались по-русски.

Дальнейшие воспоминания почему-то не складывались в целостную картину. Наверное, от потрясения, вызванного полной нереальностью происходившего. Не может же, в самом деле, реальность быть настолько хорошей, хотя и грозной до ужаса. Ребятишек, едва не оставшихся на верную смерть, одного за другим подхватывали казавшиеся неимоверно сильными руки.

Ребятишек, едва не оставшихся на верную смерть, одного за другим подхватывали казавшиеся неимоверно сильными руки. Поднимали очередной невесомый, бесформенный, закутанный во что попало кулёк, и, как пушинку, передавали в другие такие же руки, потом ещё и ещё, до самой полуторки, а там бережно усаживали к кузов, к плачущим воспитательницам, к тёте Тосе. В памяти Лёвы осталось прикосновение к щеке жёсткой ткани, пахнувшей почему-то лекарством. Перламутровые лунные блики на гладких крышах машин, стоявших бампер в бампер с полуторкой. Силуэт одного из чекистов, наверное, того крикуна, мешком осевшего возле переднего колеса…

И ещё голос, повторявший хриплым взволнованным шёпотом:

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131