Оказалось — ничего особенного, по крайней мере по Жениным меркам. Освещённые тусклым светом однопламенного лампиона, там всего-то возлежали, обнявшись, меднотелая светловолосая женщина и широкоплечий обладатель густой, чёрной как смоль бороды.
— Ты, ты… с мужчиной! — Рука Анагоры враз похолодела, поэтесса вздрогнула и пошатнулась, да так, что Корнецкой захотелось её подхватить. Леэна же, ничуть не смущаясь, мягко соскользнула на пол и приблизилась к вошедшим, неся с собой запах здорового тела, мускуса и утолённой страсти.
— Не всегда трибада пребывает во власти Антэроса, временами ложится она на алтарь Афродиты! — Афинянка повела скульптурным плечом. — Вспомни, Анагора, мою наставницу, великую Сафо, из-за любви к мужчине кинувшуюся в море с Левадийской скалы!
Видимо, в переводе на русский это было вроде призыва «не быть святее Папы Римского».
— Вспомни, Анагора, мою наставницу, великую Сафо, из-за любви к мужчине кинувшуюся в море с Левадийской скалы!
Видимо, в переводе на русский это было вроде призыва «не быть святее Папы Римского».
А Леэна качнула плавно крепкими бёдрами и продекламировала:
— Насколько было бы лучше, если бы наши сердца были вместе
И передо мной не разверзались бы мрачные бездны!
Ты так гордился этим сердцем, Фаон, ты говорил,
Что природой оно создано для любви…
— Дивные слова, Анедомаста-дерзкогрудая! — Поднявшийся с ложа бородатый муж пылко глянул на Леэну, а та указала на него правильно очерченным подбородком:
— Это Леонтиск, философ-орфик. В душе его, где прежде безраздельно царила мудрость Персефоны, недавно поселились Афродита с проказником Эротом. И, дабы обрести былую ясность мыслей, незатуманенных страстями, он по закону аналогий врачует подобное подобным. То есть ныне ведет себя как истинный теликрат: заманивает женщин в сети и разбивает их наивные сердца…
— О, Мелибоя, услада жизни моей! — полушутя отозвался философ. — Теперь я буду верен только тебе!
— Скажи мне скорее, кто эта Тельгорион-очаровательница, что стоит рядом с тобой, Анагора? — спросила Леэна. — Глаза её подобны глубинам Эгейского моря, на губах поцелуев желанье живёт, а шея подобна мраморной колонне!
— Это мой дар тебе, Панторпа — дающая наслаждение… — Прекрасные глаза Анагоры внезапно увлажнились слезами. — Быть может, ты найдёшь в ней то, чего я не смогла отдать тебе, желанная…
И, не в силах сдержать рыданий, она стремительно бросилась к выходу. Было слышно, как через минуту помчалась прочь её повозка.
— Ах, моя бедная, чувствительная Анагора…
Впрочем, Леэна уже вновь улыбалась. Узнав, что подарок зовут Евгенией, она заставила Корнецкую выпить неразведённого ярко-розового сирийского вина, потом принялась бережно раздевать её, словно разворачивая закутанную в шелка хрупкую драгоценность. Когда на Жене остались только сандалии, Леэна повернулась к Леонтиску:
— Проверим, философ, меру твёрдости слов твоих и нерушимость любви!
Она вышла и, вскоре вернувшись с двухпламенным лампионом, ярко осветила почти не тронутое загаром тело своей новой рабыни.
— Взгляни, Леонтиск, сколь пленительна грудь, по цвету подобная пене морской, ты на бёдра взгляни — они бархатисты и формой своею чудесны, а лоно, стыдливо укрывшись меж ними, готово, как ножны, принять твой, о муж, в небо вздыбленный меч…
На секунду замолчав, она вдруг подтолкнула Корнецкую к философу:
— Я дарю тебе её, непостоянный. И клянусь во имя Урании, что навряд ли бессмертные Боги дадут тебе силы противиться чарам Эрота и помнить о клятвах любовных своих…
«Приплыли. А ещё говорят, что подарки нельзя передаривать…»
Леэна рассмеялась с неожиданной горечью, а Леонтиск, всё пристальнее всматривавшийся в Женю, вдруг вскочил и, подойдя, уставился на её упругий шелковистый живот. Потом протянул руку, и Корнецкая невольно напряглась: если у них тут поэтессы такие, то каковы же философы?.. Но оказалось, что влекло его вовсе не пресловутое лоно, а территория чуть пониже пупка, где семь одинаковых по цвету и величине родинок располагались в виде созвездия Большой Медведицы. Необъяснимо оробев, философ благоговейно дотронулся рукой до её затылка.
Необъяснимо оробев, философ благоговейно дотронулся рукой до её затылка. И вот наконец, внимательно рассмотрев рисунок линий на левой ладони Корнецкой, он чуть ли не с молитвенным восторгом воскликнул:
— О, богоподобная! Три знака Харизмы на теле твоём!
И преклонил перед нею колени.
«Мама дорогая. Ну, попала… Ну, влипла…»
Брат-3
Говорят, во сне человеческий мозг переваривает информацию, поступившую за день, так и этак крутит её, пытается лепить нечто на пробу, как из разноцветного пластилина. По этой причине нам могут присниться вариации на тему дневных переживаний, но в совершенно фантастической интерпретации.
Ещё говорят, будто во сне наши астральные тела отделяются от физических и устремляются в путешествие. И куда, в какие миры занесут их дующие на тонких планах ветра, поди скажи наперёд. Управлять сновидческими путешествиями умеют только очень продвинутые люди, не нам с вами чета.
И наконец, существует мнение, что во сне можно соприкоснуться с ноосферой — энергоинформационной оболочкой Земли, хранящей совокупные знания человечества. Многие считают, что именно оттуда даруются нам неожиданные подсказки, уникальные встречи и вещие сны. Это — глобальная сеть, обходящаяся без проводов и компьютерного «железа». Там есть всё: и прошлое, и настоящее, и вероятное будущее. Вот только запросто, как в Интернет, в ноосферу не заберёшься и по сайтам тамошним не погуляешь, дабы потешить праздное любопытство. Там ни тебе паролей, ни кодов, которые можно «сломать», ни прочих препятствий, доступных пониманию технократа. Пропуском туда служит нечто неосязаемое и не подлежащее измерению никакими приборами. Огонь, мерцающий в сосуде. Напряжение духа, алчущего познания…