— Чего тебе бояться, если с тобой Господь и на тебе Его благословение?
— Благословения и боюсь, — честно признал Ульфила.
— Прежде Бог разговаривал со своим творением напрямую, — проговорил Евсевий задумчиво. — Но чем больший срок отделял само творение от времени Творения, тем меньше понимал человек своего Создателя. И тогда Он послал к человечеству свое Слово, принявшее облик и судьбу человека. И Слово это было услышано, пусть поначалу немногими. И так вновь соединился Господь со своим человечеством. Веришь ли сему?
— Верю, — сказал Ульфила.
— Разве тот, кто взялся записывать Слова, создавая новые мехи для старого вина, — разве не уподобляется он Богородице, приносящей в мир Слово Божье?
Старик перевел дух. Нет, он не ошибся в этом варваре. Ульфила вздрогнул всем телом, сжался, стал как камень — только глаза горят.
И улыбнулся Евсевий еле заметно, раздвинул сухие старческие губы. Ибо по пятам за Словом Божьим тихими стопами шествовала великодержавная политика Римской Империи. И если удастся через кротость христианскую приручить дикий варварский народ…
Но Евсевию уже не видеть плодов от того семени, что вкладывает в землю ныне.
Епископ в Готии — совсем не то, что епископ в Константинополе. В столице духовный пастырь живет во дворце, имеет изрядный доход, пасет множество прихожан, в том числе и состоятельных. В Готии же ничего не ждет епископа, кроме неустанных трудов, одиночества и постоянной опасности от язычников, которых там во множестве.
Ничего, сынок, поработай во славу Божью. У тебя получится.
Сам не заметил, как повторил это вслух.
Старик хорошо понимал, что творилось в душе варвара. Какое сияние разверзлось перед ним. Сгореть в этом огне или вобрать его в себя и самому стать огнем и светом для других людей.
Но некогда уговаривать. И некогда ждать, пока этот Ульфила, как положено, сперва станет дьяконом, потом, лет через десять, пресвитером, а там достигнет почтенного возраста и может быть рекомендован для рукоположения в епископский сан. К тому же, тогда будет уже иной Ульфила, ибо этот вот минует.
Евсевий вытянул вперед руки.
— Из этих горстей принял святое крещение император Константин Великий, — сказал он молодому варвару. — Не думаешь же ты, что недостаточно высок я для того, чтобы принять от меня сан? — Евсевий стиснул пальцы в кулак, внезапно ощутив толчок силы, тлевшей в его ветхом теле. — Я схвачу тебя за твои сальные власы, варвар, и вздерну на высоту, и если ты падешь оттуда, то разобьешься насмерть.
Ульфила подошел к Евсевию и поцеловал его руку, все еще сжатую в кулак.
— Я согласен, — сказал он.
Глава вторая
Дакия
344 год
По определению Промысла, поставленный из чтецов в епископы тридцати лет, Ульфила сделался не только наследником Бога и сонаследником Христа, но явился и подражателем Христа и святых Его.
Тридцати лет от роду избран был для управления народом Божиим на царское и пророческое служение Давид. Тридцати лет пророком и священником стал и наш блаженный наставник, чтобы, исправляя готский народ, вести его ко спасению. Тридцати лет прославился Иосиф в Египте и тридцати лет по воплощении крестился и выступил на проповедь сам наш Господь. В том же точно соответствии начал учительство у готов и тот святитель, обращая их к истинной вере и указывая им жизнь по заповедям Евангелия, по правилам и писаниям апостолов и пророков.
Авксентий Доростольский. Письмо к Палладию
К селению Ульфила вышел к вечеру, когда не чаял уж до человеческого жилья добраться. Шел по берегу, то и дело примечая следы человеческого пребывания — тут брошенная шахта, здесь лес вырублен и выжжен, да так и оставлен. Людей же не было, опустошен край долгими войнами.
Но вот река сделала изгиб, и полетел навстречу дымный запах. Можно было бы и на берегу переночевать, как делал не раз, но не хотел. Получилось бы, будто таится и прячется.
Вошел уже затемно; так был утомлен, что не смог даже толком объясниться с людьми, у которых попросил ночлега. Те к незнакомцу поприслушивались, поприглядывались, на всякий случай в темноте оружием позвякали. Потом пустили.
Дом наполовину в землю врыт, наполовину над землей вознесен деревянными опорами; крыт соломой. Надышано там было и тесно. Кроме десятка носов и прочих отверстий, естеству человеческому от природы положенных, давал жар очажок, где дотлевали угольки.
Бродягу далеко от входа не пригласили, показали на солому едва не у самого порога. Хотели накормить, но какое там — повалился Ульфила на солому, полную блох, и мгновенно заснул, почти не страдая от духоты.
Наутро, уходя на промысел, хозяин растолкал ночного гостя.
Сел, мутный спросонок, огляделся. Приметил: хозяин, хозяйка, двое сынов хозяйских — юноши. Из второй комнатушки, что за очагом норой притаилась, еще трое молодых мужчин выбрались — не то рабы, не то из дальней родни, разве разберешь? И еще девчушки, лет по пятнадцати, шастают с горшками и мисками то на двор, то со двора. Не сосчитать, сколько их — две, три? — больно шустрые.
И всем-то им на прохожего любопытно поглядеть. Событий в поселке немного случается. А тут человек забрел издалека, может, расскажет что-нибудь. Вдруг война где-нибудь идет великая, чтобы бросить трудный горный промысел и податься к Реке Рек, к Дунаю — ромеев крошить.