Вези пригнали к телу умершего десяток женщин, в храмах старой веры обученных причитать по покойнику. А чтобы плакали слезами неподдельными, крепко избили их. И надрывались плакальщицы от страха, боли и обиды, потому что вези по своему горю плакать не умели.
Ульфила сказал вполголоса:
— Я Ульфила.
И ждать стал: что будет?
И было!
Всего наслушался.
Христиане готскую гордость продали, на поклон к ромеям пошли, атанарихово дело предали! Он, Ульфила, в племя раскол внес и сделал так, что брат восстал на брата, дети стали глухи к голосу крови и перестали слушать отцов, жены проявили непокорство мужьям. Виданое ли дело? Когда такое бывало? Через предательство это и Фритигерн возвысился. Слабым стал Атанарих, ибо уменьшились истинные вези, которые держались отцовского обычая. А не отцовским ли обычаем побеждали из года в год, не богами ли прежними сыты и пьяны бывали?
Молчал Ульфила. Позволял им кричать, сколько хотели. Когда же обессилели вези от горя и гнева, сказал им:
— Хотя бы баб этих наемных постыдились. Воины, а раскисли, как женщины.
И устыдились вези. Плакальщиц взашей выгнали, слезы вытерли и на Ульфилу хмуро уставились. Что тебе нужно здесь, епископ?
Сказал им Ульфила:
— С тем проститься хочу, кто вознес веру мою на вершину славы.
Ничего не поняли вези. Расступились. И подошел Ульфила к смертному ложу Атанариха, в лицо своего гонителя взглянул и долго так стоял в неподвижности.
Круглое, потемневшее, с широкими бровями-дугами, сдвинутыми у переносицы будто в вечном споре, было лицо это слишком еще полно страсти, и гнева, и изумления.
Склонился Ульфила и поцеловал хмурый лоб Атанариха; после же на колени стал и молиться хотел, но не мог, ибо охватило его смятение. Закрыл лицо руками.
Тогда подошел к нему один вези, за руку взял. Удивленно посмотрел на него Ульфила.
Сказал этот вези:
— В детстве мать окрестила меня в твою веру и отца склонила сделать то же. Атанарих убил тех, кто родил меня на свет, а меня взял к себе в седло. С тех пор заменил мне мать и отца и заботился обо мне так, будто я один из его сыновей. Скажи, Ульфила, неужели мой отец, который лежит здесь мертвый, действительно проклят во веки веков, как кричат о том твои собратья?
— Не знаю, — ответил на это Ульфила.
И вдруг, точно узел тугой развязался, слезы хлынули у него из глаз. Плакал над Атанарихом и все не мог остановиться.
* * *
В Константинополе приезжий человек теряется. Ухватит Великий Город в свои загребущие лапы — лучше не рыпайся. Только одно и спасает: не один ты таков, много вас таких в столице Феодосия.
И на удивление быстро привыкает человек к Городу. Трех дней не пройдет, а он уж и старожилом себя чувствует на той улице, где постоялый двор. Да и близлежащие переулки обжиты. Ибо всегда найдется новичок, еще менее твоего со столицей знакомый.
И хоть мнил себя Фритигерн постоянным исключением из любых правил, а и он подчинился общему закону. И вот стал и знаком, и люб ему этот шумный, вздорный город — балованное дитя на коленях огромной Империи.
И вот стал и знаком, и люб ему этот шумный, вздорный город — балованное дитя на коленях огромной Империи. Нравились Фритигерну красивые высокие дома и тщательно ухоженные сады, пение воды в фонтанах и неутихающие протяжные крики уличных разносчиков; веселили его лица в толпе — всех цветов и оттенков кожи.
И сам он, Фритигерн, был настоящим украшением этой пестрой связки бус, константинопольской толпы, — рослый варварский князь в богатой одежде, украшенной мехами и золотом, обильно, но с соблюдением тщательно выверенной меры.
Император Феодосий принял его со всевозможным радушием. Они с Фритигерном сразу глянулись друг другу.
Сказал Феодосий князю готскому:
— Рад видеть тебя в столице своей, Фритигерн. Рад сердечно, что сам ты прибыл, не послов прислал.
И ответил Фритигерн:
— Видя тебя, император ромейский, и сам я радуюсь, что приехал встретиться с тобой.
Феодосий князя за руку взял, в комнаты ввел, где карты Империи разложены были на широком каменном столе. Уселись.
Охлажденного вина высоким собеседникам налили слуги, черные, как сажа. Феодосий специально таких подобрал, гостя удивить хотел. Фритигерн — когда надо, человек вежливый — удивился.
— Удобно ли устроен ты в столице моей? — спросил его Феодосий. — Нет ли в чем-нибудь недостатка тебе или людям твоим?
— Благодаря твоим заботам, Феодосий, устроены мы так, что лучшего и желать нельзя, — отозвался Фритигерн и в глаза императору глянул дерзко. — Тебе ведь не впервой готских вождей в столице привечать.
А глаза Феодосия, черные, влажные, — два омута. Сколько дерзких взоров ни кидай, а до дна не достанешь.
Отвечал так:
— Стремлюсь к установлению мира, потому на всякий шаг ко мне навстречу делаю два и вдесятеро более того. Да, прав ты: не первый ты из властителей готских, кого в моей столице встречаю гостеприимно. Разве не честью стало для меня получить дружбу Атанариха?
— Тебе виднее, что тебе к чести, — осторожно сказал Фритигерн.
Феодосий рассмеялся.
— Старый князь Атанарих, вечный ненавистник Империи, непримиримый враг ее, послушал слов моих, принял мои дары. Разве не величайшая это победа? — Он наклонился вперед, через стол, заваленный картами, взял сидящего напротив Фритигерна за руку, стиснул тонкие смуглые пальцы на широком золотом браслете варвара. — А если и умер Атанарих, так что с того? Вот и ты прослышал о миролюбии моем и прибыл, чтобы я мог с тобой договориться.