* * *
Евсевий был рад снова оказаться в Антиохии, городе своей молодости. Хоть и вытащили его сюда по утомительному для преклонных лет делу, но словно бы сил от земли ее пыльной прибавляется.
В заседаниях поместного собора сегодня по случаю воскресного дня перерыв, и Евсевий решил передохнуть. Отправился в общественные термы — их понастроили в городе немало. Антиохийцы, как всякие провинциалы, выказывая изрядное простодушие, стремились ухватить хотя бы кусочек «истинно римского» образа жизни. Оно и к лучшему: хоть вшей разводить не будут.
Антиохия, как лукавая женщина, охотно поддалась римлянам — и поглотила их, сделала все по-своему, не переставая улыбаться и твердить «конечно, милый, разумеется, дорогой».
Одинаково родная и грекам, и сирийцам, и римлянам, Антиохия воспитала целую плеяду собственных поэтов и богословов. Иной поэт и сам подчас дивился — кто взрастил его таковым: роскошная библиотека и изысканное общество ученых или же уличные торговцы и потаскухи?
Непрерывен здесь поток жизни, где сливается воедино все — смешиваясь и все же оставаясь по отдельности — и реки жидкой грязи во время дождя, и облака с золотым краем на рассветном небе, и брань грузчиков в речном порту, и высокое слово Священного Писания…
Но нет уже у Евсевия сил на то, чтобы побродить по высоким, почти в два локтя высотой мостовым, то сберегаясь от палящего солнца в тени колонн, то смело выходя на самую середину улицы, чтобы по переходу перебраться на другую сторону и навестить знакомую лавчонку.
С гор, высящихся на востоке, в долину Оронта, на запад, стекают городские стены, сложенные большими каменными блоками; множество башен разных лет постройки настороженно глядят вдаль — не покажется ли враг.
Соперница Рима — прекрасная Антиохия, ибо, как и вечный город, стоит на семи холмах, и семь ворот у нее, и семь площадей, и семь теплых источников бьют в городской черте — для исцеления плоти немощных и страждущих.
Только эта радость, похоже, и осталась больному старику епископу — забраться в теплый бассейн источника, что у церкви Кассиановой. Банщик говорит, лучше всего сия водица спасает от ревматизма и именно по воскресным дням.
«Ну да, и не улыбайся, господин. Я-то хорошо знаю, что говорю. Вот тот, что у юго-западных ворот, — тот только в декабре наливается силой. Особенно если непорядок с печенью — иди в декабре и смело лечись. А вот в иды императорского августа, сходить бы тебе, господин, к Фонтану Жизни, у Горных ворот. Кто окунется в его воды в нужный час, тому откроется и прошлое, и будущее, и внятной станет ему единственная истина…»
«Не дожить мне до ид императорского августа», — сказал на то Евсевий.
Банщик протестующе залопотал, замахал руками.
«Я христианин, — сказал банщику Евсевий. — Я ожидаю смерти без страха и смятения. И когда она настанет, внятны будут мне и прошлое, и будущее, и единственная истина…»
Но размышлял сейчас епископ вовсе не об этом. Не шел из мыслей этот Ульфила, готский клирик. И вот уже прикидывает Евсевий, какое место и какая роль по плечу этому невидному потомку каппадокийских рабов.
Неожиданный вывод делался сам собой: высокое место выходило ему и важная роль. Куда ни глянешь теперь — везде одни только интриганы и трусы. А этот варвар с Дунайских берегов взял да переложил боговдохновенные письмена на свой языческий язык, не дожидаясь ни приказа, ни благословения. Для нужд богослужения — чтец паршивый.
И ведь получилось! Евсевий ощутил это, когда слушал чтение. Текст не утратил даже ритма. Казалось, еще мгновение — и готская речь станет внятной ему, старому римскому аристократу.
Ну так что же — захочет этот каппадокийский звереныш стать апостолом?
Евсевий громко засмеялся, спугнув задремавшего было рядом слугу.
Хорошо же. Он, Евсевий, сделает Ульфилу апостолом.
* * *
— Я?! — закричал Ульфила.
Побелел.
Затрясся.
Евсевий с удовольствием наблюдал за ним.
Разговаривали во внутреннем дворике одного из небольших дворцов императорской резиденции. Грубовато изваянная из местного серо-белого камня Афродита сонно глядела на них из фонтана. Блики отраженного от воды солнца бегали по ее покрывалу. Это была единственная языческая статуя, оставленная в садике, — прежде их было множество. Пощадили богиню за то, что была целомудренно закутана в покрывало.
Среди дремотной красоты ухоженного садика метался в смятении варвар.
— Дикий ты, Ульфила, — сказал ему Евсевий. По имени назвал так, словно много лет знакомы.
А у того щеки горят — будто только что отхлестали по лицу.
Но когда заговорил, голос даже не изменился.
Сказал Ульфила:
— Мне страшно.
Евсевий наклонился вперед, горбатым носом нацелился:
— Чего тебе бояться, если с тобой Господь и на тебе Его благословение?
— Благословения и боюсь, — честно признал Ульфила.
Среди дремотной красоты ухоженного садика метался в смятении варвар.
— Дикий ты, Ульфила, — сказал ему Евсевий. По имени назвал так, словно много лет знакомы.
А у того щеки горят — будто только что отхлестали по лицу.
Но когда заговорил, голос даже не изменился.
Сказал Ульфила:
— Мне страшно.
Евсевий наклонился вперед, горбатым носом нацелился: