Алавив стоял перед ним, расставив длинные ноги и пригнув голову — молодой волк перед прыжком.
А Фритигерн сказал ему все тем же ленивым тоном:
— Нет, мы останемся верны договору с Валентом, что бы там ни вытворяли ромеи.
Бунтовать сейчас нам дороже выйдет. Собирай людей. Будем отходить на юг, только очень осторожно и постепенно. И напомни нашим, особенно ретивым, что я слово дал.
Вези обрадованно зашевелились, стали лагерь сворачивать.
Вот тогда-то и прискакал Лупицин. Несмотря на тучность, неплохо ездил на лошади — начинал службу во 2-й Фракийской але вспомогательных войск, которыми сейчас командовал. Спрыгнул на землю; грохоча доспехами, побежал Фритигерна разыскивать.
Тот встретил ромея с холодным высокомерием великого государя. Держался князь спесиво; шлем на белокурых волосах, свалявшихся и сальных, по самые брови надвинут. И был тот шлем грязными собачьими хвостами украшен.
— Гав! — вместо приветствия сказал Фритигерн Лупицину. — Ррр…
— Князь! — вскричал Лупицин. Вообще-то он по-латыни вскричал, так что диалог звучал еще более странно:
— Гав!..
— Дукс!..
И вот тут Лупицин побледнел. Потому что вези и не думал шутить. Лицо у Фритигерна ласковое, рот улыбается.
И сказала комиту Лупицину многоопытная жирная задница его:
— Вот что, ваше превосходительство. Если вы этого типа немедленно не умаслите, он вас на кусочки разрежет и лисицам скормит. Быстрее, не теряйтесь. Берите большой кусок масла…
Больше Лупицин свою задницу не слушал — не до разговоров ему сделалось.
После долгих увещеваний Фритигерн соизволил вспомнить людское наречие и сообщил комиту о своем намерении выступить в южном направлении.
Комит разволновался.
Фритигерн объяснил, все так же спокойно и холодно, что обязан что-то предпринять, поскольку дальнейшее бездействие в условиях все возрастающего голода и нужды неизбежно вызовет бунт. А он, Фритигерн, ни в коем случае не намерен допускать до бунта.
Комит, отдуваясь, сел на предложенную ему попону, пропахшую лошадиным потом, — специально для дорогого гостя на голой земле расстелили. Попросил выпить. Ему поднесли. От выпивки чудовищно разило. Сделал глоток — комит сам не знал, что заставило его выпить, жадность ли природная или же соображения вежливости — Лупицин предложил кубок Фритигерну. Тот с улыбкой отказался, добавив, что конскую мочу не пьет. Лупицин залился темной краской. А Фитигерн улыбнулся невинно и извинился за неудачную шутку: «Это просто пиво у нас перебродило». Но Лупицин так до конца и не был уверен в том, что именно пил.
Фритигерн заговорил серьезно. Если комит хочет сохранить в Нижней Мезии мир и покой, он должен действовать сообща с вождями вези. Пусть когорты следуют вместе с племенем, но в отдалении и без всяких там наскоков и выходок. Иначе последствия могут быть весьма тяжелыми.
Где же дукс Фритигерн намерен разбить новый лагерь?
— А что, — прямо спросил Фритигерн и вдруг сделался очень холоден, куда только его мягкость подевалась, — до зимы мы к месту нашего постоянного поселения не доберемся? Мы, вези, знаешь ли, не кочевники, чтоб на колесах жить.
Лупицин пустился в пространные рассуждения и говорил так мутно, что толмач понадобился. Но Ульфила спал, и Меркурин наотрез отказался его будить.
* * *
А тем временем по левому берегу Дуная бродили остроготы и союзные им аланы. Алатей и Сафрак, получив у Валента от ворот поворот, пребывали в нерешительности. Общество надвигающихся с севера гуннов никак их не устраивало. Ромеи, принявшие к себе вези, из каких-то непостижимых соображений отказали в помощи остроготам.
Ромеи, принявшие к себе вези, из каких-то непостижимых соображений отказали в помощи остроготам. Но выхода-то все равно не было. Так или иначе придется переправляться через Дунай, понравится это ромеям или нет. До чего же хитрый этот Фритигерн, умеет устроиться.
Ждали только случая остроготы.
И вот случай предоставился. Фритигерн двинулся к югу, и ромеи, которые с него глаз не спускали, пошли за ним следом. А берег-то без охраны оставили. Нет теперь на Дунае никого, кто помешал бы остроготам перейти за Реку. Правда, и помогать им никто не собирался, да не очень-то и нужно. Лодок и плотов добыли и потихоньку двинулись. Корабли, которые все это время патрулировали дунайские воды, ушли назад, к Истрополису.
Вот так и вышло, что весной 377 года в пределах Мезии находилось два бездомных готских племени: одно, прирученное христианством и мирным соглашением, во главе с Фритигерном и Алавивом; и другое, дикое и предоставленное самому себе, во главе с Алатеем и Сафраком, которое бродило, смутно представляя себе, на что решиться.
* * *
Вези остановились недалеко от Маркианополя. Этот город, как и многие другие, вырос из старого легионного лагеря и нес в себе как приметы римской военной суровости, так и провинциальной скудости. Он был населен преимущественно торговцами и рыболовами. Западная его часть, более бедная, вся провоняла рыбой, которую солили в огромных каменных цистернах.
На улицах говорили на испорченном каппадокийском греческом, на обкромсанной солдатской латыни, на смеси варварских наречий. Но все хорошо понимали друг друга. Ибо и римляне, и выходцы из различных Дунайских областей, и потомки мезов и греческих колонистов — все они сходились в ту весну 377 года на одном: не нужно нам тут никаких везеготов. От них дерьмом пахнет, они грубы, обычаев наших не уважают, а смеются так громко, что девственницы лишаются девственности от одной только силы звука. В общем, говно, а не люди и нечего им у нас в городе делать. Поругивали правительство в кабаках и на собраниях купеческой гильдии: что за безумная затея полчища варваров на земли наши пускать.