Бывший ульфилин чтец свое имя назвал: Авксентий. То веко распухшее пальцами ощупает, то губу расквашенную потрогает. Отменно отделали попа, ничего не скажешь.
— Нашу веру повсюду истребляют, — проговорил Меркурин Авксентий мрачно. — Император Феодосий обманул нас. Обещал же Ульфиле…
— А нам-то что, — сказал на это Фритигерн. — Мы вези. Мы федераты Феодосия, щит Империи. Исповедуем ту веру, какую хотим, и никто нам не указ, а меньше всего — ромеи.
Меркурин Авксентий перевел дыхание. Хоть кости и целы, а дышалось трудно, один удар, видно, по груди пришелся.
Втроем поднялись, в кабак направились — душевные раны целить. Деньги только у Фритигерна были, он и купил кувшин дешевого вина. Первым приложился и долго пил, отдуваясь. Затем Меркурину Авксентию протянул.
— Глотни, полегчает.
Меркурин Авксентий глотнул раз, другой и вдруг почувствовал, что ему и впрямь полегчало.
А Фритигерн возьми да спроси об Ульфиле: правда ли, что нездоров епископ?
У Меркурина сердце сжалось. Не мог он сейчас об этом думать. Только кивнул и снова к кувшину приложился в надежде, что с новым глотком наступит просветление. Но кувшин был пуст.
Меркурин денег у Фритигерна в долг попросил. Мол, надобность одна есть.
Того уже одолевало выпитое — князь одним махом выхлебал почти весь кувшин, а ромейские вина коварны, особенно дешевые. Зевнул и дал Меркурину Авксентию, не считая, горстку меди.
— Дойдешь один-то? — спросил Меркурина Авксентия.
Тот кивнул.
Фритигерн пьяно поднял светлые брови, заметные на загорелом лице, рукой махнул и отвернулся.
Епископ Доростольский Авксентий явился домой под вечер. Надеялся, что Ульфила уже спит и не услышит его возвращения.
Естественно, Ульфила не спал, хотя после целого дня, проведенного в богатейшей столичной библиотеке над книгами, был очень утомлен.
Естественно, Ульфила не спал, хотя после целого дня, проведенного в богатейшей столичной библиотеке над книгами, был очень утомлен. Меркурин едва успел сменить грязную порванную одежду на свежую и кое-как смыть с лица и волос кровь, свою и чужую, как за занавесом у входа послышался негромкий голос Фритилы.
— Епископ зовет, — сказал Фритила, не заходя. — Поговорить с тобой хочет. Сможешь навестить его?
— Конечно, — отозвался Меркурин Авксентий с тяжелым вздохом. — Скажи, сейчас буду.
Взял в руки маленькую коробочку с женскими притираниями. Купил у какой-то дешевой потаскухи — та терлась возле веселого заведения и сладко пела хвалу своему сомнительному товару. И Авксентию подмигивала намекающе.
От притираний несло бараньим жиром. Чтобы перебить стойкую вонь, добавлено розовое масло.
Превозмогая отвращение, Доростольский епископ кое-как замазал синяк под глазом и кровавые полосы на скуле, оставленные чьими-то когтями.
И к Ульфиле явился, пряча лицо в тени.
Ульфила посмотрел на него устало. Укорять не стал. Сказал:
— Рад, что с тобой дурного не случилось.
В тот же миг не стало Доростольского епископа Авксентия. Только и остался, что мальчишка Меркурин из деревни Македоновка, ни на что не годный средний сын пьяницы Авдея, — обуза на ульфилиной шее.
Повесил голову, оправдываться начал.
Ульфила перебил:
— По порядку рассказывай, раз уж ввязался.
Авксентий и рассказал все по порядку. Как по приказу Феодосия базилику Мучеников Мурсийских заняли солдаты. Как толпа рвалась всех растерзать, кто в базилике был.
— Убитых, наверное, больше десятка осталось, — добавил Меркурин Авксентий. — Сказать по правде, меня только случайность и спасла.
Ульфила спросил:
— И как ее звали, эту случайность?
Меркурин Авксентий исподлобья поглядел. И имя назвал, Ульфиле ненавистное:
— Фритигерн. — Вздохнул и добавил: — Кабы не он, ромейские солдаты и пальцем бы не шевельнули, чтобы защитить меня. И дружинник с князем был, ему тоже от толпы сильно досталось…
— Имя не помнишь?
— Тразарих. Рыжий, в веснушках.
Ульфила прикрыл глаза. На людей, им просвещенных, был Ульфила чрезвычайно памятлив. Вот и теперь, будто луч вспыхнул, — увидел: рыжеватый паренек лет шестнадцати, еще за Дунаем, в Дакии-Готии, когда собирались вези сорок дней подряд и каждый день учил их Ульфила. Слушал этот Тразарих, приоткрыв рот, глядел влюбленно — нравился ему Ульфила. И Ульфиле мальчик этот нравился, хоть и приходил часто в синяках и ссадинах — видно было, что много и с удовольствием дерется.
Учил его Ульфила любви и миру. И слушал Тразарих, светом полнился.
А потом настало время Фритигерна и Феодосия, и оба они, и князь готский, и император ромейский, каждый по-своему, научили паренька ненависти и войне.
И сожаление сжало и без того больное сердце Ульфилы.
* * *
Фритигерн хорошо знал, что готский пресвитер костьми ляжет, а к Ульфиле его не допустит. Класть же пресвитера костьми князю не хотелось.
Потому между ним и Фритилой произошел такой разговор.
— Ты… Да кто ты такой? — вскрикнул верзила пресвитер, преграждая Фритигерну дорогу.
— Тише, — прошипел Фритигерн, зажимая ему рот мозолистой ладонью. — Драк только не устраивай, ты, духовное лицо.
Промычал полузадушенный Фритила, обдавая ладонь Фритигерна влагой дыхания:
— Что нужно?
— Шуметь не будешь? — спросил Фритигерн, продолжая на всякий случай держать Фритилу за горло.