Правда, служанкой обзавелся такой, что дочь Евгения тихо плевалась у нее за спиной. Но варвар — он и есть варвар, даром что князь; что ему перечить?
Эту служанку подобрал грозный Фритигерн на улице зимней ночью — мерзла в исподней рубахе, босая, пританцовывая на ступеньках храма. Ночь была на исходе; на востоке занималось понемногу утро. Снег то переставал, то снова принимался валить из тяжелых облаков.
Возвращался князь Фритигерн домой с богатырской попойки, весел был и добродушен. Снег сыпался на его длинные волосы, на плечи, мокрые хлопья повисали на ресницах, смотреть мешали. И все-таки разглядел он нечто странное возле храма. Остановился, проморгался. Нет, не чудится. Точно. Полуголая девица.
— Ой, — сказал князь, дурачась. — Дай же мне руку, девушка, чтобы поверил.
— Чему? — сипло спросила девица.
— Да ты и вправду тут стоишь?
— Ну, — огрызнулась девица.
— Так это, вроде бы, храм веры Христовой.
— Вот именно.
Нашла место, вот дура!.. Фритигерн засмеялся.
Она с ненавистью смотрела, как он смеется. Здоровый, свободный человек. Мужчина.
— Ну, пойдем со мной, — сказал Фритигерн добродушно. — Мне как раз нужна такая, как ты.
— Я не потаскуха, — просипела девица. — Гляди, не ошибись.
Но Фритигерн, не слушая, уже тащил ее за собой. Только в доме разглядел свою находку как следует. Разглядел и ужаснулся. Девица была почти совершенно раздета, будто ее из постели вытащили. Худющая, все кости наружу; угловата, как табурет. Растрепанные мокрые волосы цвета соломы липнут к щекам и тощей спине. И беременная.
Фритигерн не сдержался — охнул. Повалился на постель как бы в бессилии. Девица, злющая, перед ним стояла, выпятив живот, еще более заметный под сырой одеждой.
— Так ты не потаскушка?
— Я же говорила, — хриплым разбойничьим шепотом сказала она.
— А что ты делала на улице?
— Священника ждала. Меня отец из дома выгнал. — Она хлопнула себя по животу. — Из-за этого. Из-за ублюдочка моего.
— Почему же ночью, голую?
— Как заметил, так сразу и выгнал, — пояснила девица и глубоко вздохнула. Видно было, что она ничуть не осуждает своего сурового родителя. — Можно, я у тебя тут переночую? Я утром уйду.
— А хоть и насовсем оставайся, — неожиданно сказал князь. Эта неунывающая девица чем-то глянулась ему. К тому же он был пьян. — Обрюхатил-то тебя кто?
— Да из ваших кто-то, — объяснила она. — Я и лиц-то в темноте не разглядела. Несколько их было.
— Ладно, родится дитя — по роже определим, — милостиво сказал Фритигерн.
Она глаза прищурила:
— А не ты это, часом, был?
— Упаси Боже, — сказал князь. Захохотал.
— Тебя как звать, если что понадобится? — деловито спросила девушка.
— Фритигерн, — ответил князь. Бросил ей одеяло. — Мокрое с себя сними, одеяло мне не пачкай. И не храпи ночью, поняла?
До девушки только через несколько дней дошло, что подобрал ее сам грозный князь. Но, похоже, это ее не очень устрашило. Фритигерн нарек ее Авило (Соломка); о настоящем имени спросить не потрудился. А девушке, похоже, было все равно — Авило так Авило.
Вот у этой-то Авило за спиной и плевалась добродетельная дочь Флавия Евгения.
К Рождеству Фритигерну преподнесли неожиданный сюрприз. Князь едва костью не подавился, которую грыз на зависть сторожившей у скамьи собаке, когда ему сообщили, что его немедленно желает видеть человек от епископа Медиоланского.
О Медиолане — что это за город, где расположен и стоит ли того, чтобы ограбить, — князь знал довольно мало. На весну раздумья об этом оставил. Какое дело у духовного лица может быть к нему, варварскому вождю, — о том только гадать приходится.
Фритигерн удивился бы еще больше, если бы достоверно узнал, что для того миланского епископа и сам он, князь Фритигерн, и вероучитель готский, святейший Ульфила, — не настоящие христиане, а злостные еретики.
Ибо кафедру в Медиолане вот уже четыре года как занимал бывший губернатор, Аврелий Амвросий. Начал с того, что разогнал сторонников арианской ереси и принялся везде насаждать никейский символ. После грубого и невежественного Авксентия, который и языка своей паствы не знал, а с непонятливыми через военного трибуна объяснялся, этот Амвросий, римлянин из хорошей семьи, был как глоток свежего воздуха после заточения в затхлой темнице. И многие ради него оставляли свое арианство.
Всего этого Фритигерн, разумеется, и ведать не ведал.
Вытер выпачканные жиром руки о собаку, поспешно проглотил подогретое разбавленное вино, кликнул служанку, кости убрать велел.
И уселся князь на скамье поудобнее, кулак в бедро упер: зови!
В дом вошли двое, оба в насквозь мокрых от снегопада плащах. Губы от холода посинели. Немудрено — плащи-то на рыбьем меху (наметанным глазом князь мгновенно определил стоимость их одежки: невысока).
На Фритигерна уставились с одинаковым угрюмством.
А Фритигерн, от души забавляясь — вот спасибо за потеху нежданную! — поднялся со скамьи, улыбкой им навстречу просиял.
— Бог ты мой, неужели мои паршивцы вас даже вином не угостили?
Руки распростер, точно обнять хотел, но в последний момент отстранился — больно уж мокрые. Позвал девушку, велел горячего вина с гвоздикой гостям приготовить.