А Лупицин слабо заплакал, как обманутое дитя.
В триклиний четверо легионеров ворвались, к готским вождям бросились. Фритигерн сопротивляться не стал, дал себя за руки взять. Только крикнул во все горло:
— Ну, убейте меня! Увидите, что будет!
Солдаты лупициновой когорты очень быстро сообразили — что именно будет. Убрали руки.
Фритигерн брезгливо поежился, плечи потер. Алавиву кивнул. И к выходу побежали оба, оттеснив римлян и опрокинув в коридоре какого-то холуя с подносом.
Увидел Фритигерн убитых дружинников и побелел. Двое их только и остались в живых. Алавив к ним на помощь бросился. Фритигерн же завопил, как резаный. Сам не понимал, что кричит, лишь бы на него внимание обратили и остановили битву.
И действительно, услышали и оружие опустили. Алавив дрожал с головы до ног, готовый разрыдаться, как будто от женщины его в неурочную минуту оторвали.
Торопясь и путая ромейские слова, сказал Фритигерн:
— Вас убьют наши вези — те, что за стеной. Я остановлю их. Дайте нам уйти.
Поразмыслив, ромеи согласились. И вместе двинулись к воротам, бок о бок, только что сражавшиеся друг с другом враги, и одинаково разило от них потом и кровью.
Только за ворота с вождями везеготов не вышли легионеры. Остановились. А четверо вези дальше пошли.
Заорали готы от радости при виде князей. Фритигерн мгновенно выхватил взглядом в толпе римские доспехи — первая добыча на ромейской земле. И поклялся в душе Фритигерн: не последняя.
Вождям подвели коней; и умчались, подняв тучу пыли, от стен Маркианополя вези со своими вождями. Оседала та пыль и вместе с тем ложилось дурное предчувствие на ромейские души.
Вечером Алавив сказал Фритигерну:
— Я боялся, что они нас заложниками задержат.
Помолчав, признался Фритигерн:
— Я тоже.
И видно было в свете угасающего костра, что князь улыбается.
* * *
Развернув боевые стяги, принялись вези шарить по окрестностям Маркианополя. Обожрали всех, до кого дотянулись, не разбирая: и римских колонистов, и греческих поселенцев, и местных даков и мезов, давно утративших былую воинственность.
Долгий кровавый след протянулся за Фритигерном, пока гулял вокруг неприветливого городишки. Разом ульфилины наставления позабылись; поросло быльем общее желание мирно сесть на ромейской земле и растить пшеницу.
Лупицин спешно войска собирал. К Максимовой когорте добавил еще гарнизон Одессоса, раздел комит город. Пытался у Эквиция одолжить центурию-другую, но Эквиций отказал наотрез. Сам кашу заварил, сам и расхлебывай; а я тебе своих солдат не дам.
Максим же, вместо того, чтобы врага отражать, проявил безволие и запил.
Выступили из города в конце злосчастной весны. По распаханным полям протопали и на юг двинулись — защитники области, последняя надежда оборонить имущество и домы от грабителей. К вечеру заняли удачную позицию, по выбору Лупицина, — на склоне холма. Выставили караулы; организовали костер. Лупицин ролью полководца не на шутку увлекся; переходил от солдата к солдату, всех отечески распекал, головою качал и всячески бранил проклятых разбойников-вези.
Искать же врага долго не пришлось. Фритигерн отряду лупицинову окопаться не дал. Выскочили из-за холмов везеготы, точно из-под земли; конями разметали палатки римского лагеря и костры; после солдат стали с коней мечами рубить. Слабое сопротивление, какое те сумели оказать, даже и сопротивлением-то не назовешь. Почти все полегли.
Лупицин же, выказав недюжинную смекалку и решительность, еще в самом начале битвы вскочил на коня и умчался в сторону города. Исчез во мраке, только его и видели.
Побросал Фритигерн в костер римские сигна. Победители снимали с убитых доспехи. Всю ночь гремели, спать мешали. Ибо весьма ценили домовитые и хозяйственные вези добротные вещи. Мечи у ромеев дрянь, щиты больно тяжелы, таскать упаришься, но вот кирасы…
Для вези это хороший день был. И предвещал он еще лучшие.
* * *
Утро настало мирное, ласковое и уже к полудню жару обещало нешуточную. Роса блестела на остывших лицах мертвецов, на разбросанном повсюду оружии, на густой траве.
Между тел павших пробирался человек. Несмотря на жару, был он одет в римский дорожный плащ с капюшоном и широкими рукавами. Шел не спеша и все-таки довольно быстро. Это был Ульфила.
За ним, поминутно оступаясь, бежал Меркурин — золотистые волосы взъерошены, взгляд со сна ошеломленный: вскочил, не успев проснуться, и в происходящем мало что соображал.
Наконец догнал, схватил за руку, остановил.
Стоят вдвоем среди павших лицом к лицу. Молодой тяжело дышит, старик будто и не дышит вовсе.
Стоят вдвоем среди павших лицом к лицу. Молодой тяжело дышит, старик будто и не дышит вовсе. Впереди холмы, позади фритигернов лагерь. Над головой небо лучезарное. И тихо вокруг, как будто все люди на свете оглохли.
Ульфила выдернул руку.
— Ты уходишь? — задыхаясь, спросил Меркурин. — Один? Куда ты?
— Не знаю.
Никогда прежде не видел Меркурин его таким. Конечно, случалось Ульфиле и раздражаться и гневаться. Мог и прикрикнуть. Но ни разу не помнил епископа злым. Сейчас же Ульфилу трясло от ненависти. Только со стороны и казался застывшим; на самом же деле каждая жилка содрогалась в нем.