Толстый усач мгновенно принялся донимать Алавива ценами на соль. Раньше, мол, цена на соль была куда ниже.
И трещат уже кости на зубах, метрески верещат, когда Лупицин их лениво за ляжки хватает. Музыкальный монстр изрыгает из своей утробы гнусавые звуки. По общему решению, музыканта утаскивают три дюжих раба — пороть.
Тот, с усами, который Алавиву под бок пристроился, рыбным промышленником оказался, греком. Поначалу дернулся Алавив, как ромей его за плечо тронул, — ну и шуточки у ромеев.
Но промышленник вполне дружески поднес варвару вина, подмигнул: мы тут неразбавленное пьем. И правильно делаете, одобрил Алавив и вино взял. Любезным быть решил.
Выпили. Поговорили о ценах на соль.
Еще раз выпили. Новые мысли насчет соли их посетили. Обсудили.
Не прошло и получаса, как оба поливали горькими слезами погибшую красоту вертевшейся между ними метрески. Алавив то за грудь ее потрогает — упругая грудь, то бедро щипнет, оценивая. Какое сложение у женщины. И безнадежно испорчена.
Метреска Алавиву намеки делала, но тот слишком увлекся ценами на соль.
Фритигерн подвыпил и больше не мучился смущением из-за того, что вынужден перед всеми возлежать, как потаскуха. И громче всех хохотал над шутками, особенно когда понимал, о чем речь.
Хотели посмотреть на пьяного варвара? Вот и получайте пьяного варвара.
* * *
Сидели во фритигерновом лагере человек десять молодых вези и ругались на чем свет стоит. Все им поперек горла стало: и комит жирный, ленивый и вороватый, и страна эта, которая вовсе не обетованной землей оказалась, и военачальники готские, которые, похоже, хотят племя свое уморить и в рабы к ромеям податься.
И чего мы тут сидим и ждем?
Вскочили и к городу отправились.
Ку-у-да-а? Не велено!
Прочь с дороги, мы — вези!
Гляди ты, вези. Много мы таких видали и все с веревкой на шее.
Слово за слово, и вот уже мелькают в воздухе кулаки и дубины. Римлян-то было раза в три больше, чем буйных готов. Девятерых повалили и руки им скрутили; десятый же вывернулся и убежал, но не потому, что трусом был.
Фритигерна с Алавивом в лагере не было, они с Лупицином пили. И некому было остановить вези, чтобы лишней воли себе не давали.
Точно весть о долгожданном освобождении из узилища услышали они в крике молодого парня с губой порванной и синяком на весь глаз:
— Наших бьют!
Ух ты! Радости-то! Вскочили, за мечи схватились, понеслсь, только пятки сверкают. До первой же римской заставы добежали и с разгону всю заставу перебили. Посмеиваясь, взяли себе доспехи римские, забрали деньги, какие нашли. А они что, на полном серьезе считали, что городишко свой надежно охраняют?
Впервые за все то время, что от гуннов бежали, было легко на душе у везеготов.
* * *
Лупицин уже задремывал среди пиршественного шума, уже похрапывал слегка и слюну от расслабленности изо рта пускал. С кувшином к нему раб подкрался, слегка подтолкнул, чтобы пробудить. Лупицин заревел:
— Да как ты смеешь!
И снова в сон погрузился.
С кувшином к нему раб подкрался, слегка подтолкнул, чтобы пробудить. Лупицин заревел:
— Да как ты смеешь!
И снова в сон погрузился.
Раб склонился к нему и настойчиво зашептал в самое ухо.
Как ни пьян был Фритигерн, а сценку эту приметил. От раба за версту несло тревожными новостями. Такими, которые ждать не могут. И насторожился чуткий князь, а насторожившись, взял мосол и ловко через пиршественные ложа метнул, прямо в лоб Алавиву попал. Пока ромеи над дикой выходкой варвара смеялись, Фритигерн Алавиву глазами на выход показал: что-то тут затевается, так что будь начеку, родич.
Был бы Алавив зверем, уши бы торчком поставил. Но и так расслышал звон мечей. У стен претория бились.
А там действительно шло сражение, и поворачивалось оно не в пользу везеготов — единственно потому, что их-то было всего двадцать, а римлян — значительно больше.
Как только Лупицину донесли о нападении на заставу, тот спьяну распорядился дружину варварскую перебить: «как они с н-нами, так и м-мы с н-ними!..» Римским легионерам эти варвары за несколько часов совместного их дежурства у здания претория уже успели глаза намозолить. Весть о гибели своих товарищей восприняли с горечью и потому приказ пьяного комита пришелся как нельзя кстати. Перебить у князя лучших дружинников — все равно что зубы у волка вырвать.
Первого вези врасплох застали, ударом в спину убили. Девятнадцать их осталось, и дорого они себя продали. Весь двор кровью залили.
Из лагеря фритигернова под стены Маркианополя хлынули вези, гремя оружием и крича, что вождей их предательски убили на пиру. В ужасе смотрели сбежавшие за стену таможенники на это разгневанное людское море. Чего боялись, то и подступило.
В пиршественной зале ничего этого слышно не было. Толстые стены у здания претория, много комнат отделяют триклиний от выхода. Только один звук и донесся — еле слышный звон металла, какой ни с чем не спутаешь.
Алавив вскочил, уронив на пол толстого грека, меч из ножен выдернул. И Фритигерн уже на ногах, в глазах радостное ожидание.
И сказал ему Лупицин, ворочая немеющим языком:
— Фритигерн, дукс мой! Не пугай меня. Ты же пьян, как свинья.
Фритигерн действительно был пьян. И радостен, и яростен. Ему смеяться хотелось.