Искусство стало главной индустрией в смысле не только производства, но и разрушения. К каталогизации, продажам, архивации, сохранению теперь присоединились (или, по словам некоторых, появились как отражение) параллельные мероприятия по раскаталогизации, разархивации и удалению, только последнее из которых требовало целой армии персонала для сбора, принуждения, подсчета, оплаты, приема жалоб и предложений. Также появились некоторые неожиданные приятные последствия. Обращений в «Банк искусств», который платил стипендию художникам за прекращение творчества, оказалось множество, похожие программы тут же запустили в сфере музыки и литературы. Популярность «Пустого музея» в Лос?Анджелесе росла не по дням, а по часам. Основанный с ироничным подтекстом, он вскоре превратился в главный магнит для туристов, посетители со всего мира платили за возможность пройти по пустым залам, рассматривая голые стены. Летом 20… года он обошел по числу посетителей музей Гетти. В следующем году подобные музеи появились в Филадельфии и Сент?Луисе, Мехико, Дар?эс?Саламе и Варшаве. Не последней деталью для привлечения туристов служило отсутствие металлодетекторов и проверок.
Удаления породили и теневую экономику. Так как Генератор Удаления являлся генератором случайных имен, вроде устройств, использующихся в лотерее, он развил процветающую игорную индустрию не только на рынках, где люди покупали запрещенные (фактически) вещи, но и там, где ставки делали на сами удаления. Каждый представитель искусства, даже те, кого вычеркивали, обнаружил, что становится, пусть ненадолго, источником непрекращающегося потока доходов. И самое приятное, административные затраты новых программ оплачивало не правительство, а промышленность, которая сразу распознала чудовищные размеры материальной выгоды, вытекающей из периодического очищения каталога.
Первая цель удаления — стимулирование экономики и обеспечение рабочих мест (и во вторую очередь, конечно, укрепление искусства). Затем уменьшение насилия, а значит, и уничтожение александрийского движения через придание ему исторической неуместности.
Первая цель удаления — стимулирование экономики и обеспечение рабочих мест (и во вторую очередь, конечно, укрепление искусства). Затем уменьшение насилия, а значит, и уничтожение александрийского движения через придание ему исторической неуместности. Последнее не требовало особых усилий, так как правительство начало выполнять за александрийцев их же работу, да еще и платить им за их усилия. Лже?александрийцы, или подражатели, использовавшие движение в качестве прикрытия собственной этнической гордости или ненависти, переключились на другие проекты. Подлинные александрийцы всегда представляли собой разнородную массу, сплоченную только единой тактикой. Большинство так и осталось неизвестными, незнакомыми даже друг другу, организованными в маленькие группки или работающими в одиночку. Они наблюдали и выжидали. Другие, известные, — сидели в тюрьме, ждали приговора или его исполнения. Еще нескольких, конечно, уже предали смертной казни. Заключенных отпустили по специальной амнистии (программа Феникса) и предложили им работу в Бюро, хотя и с оговоркой — не предавать свое назначение огласке. Неизвестные присоединялись к сотоварищам медленно, однако, к 20… году почти четверть всех операций и половину административных дел Бюро проводили бывшие «Огненные александрийцы», названные в честь пожара, а не библиотеки. Гениальное ли, непродуманное ли решение принял секретарь Феникс — споры все еще идут. Но главное, что все остались довольны или согласны, по крайней мере на некоторое время. Раскол и новые, или «библиотечные», александрийцы принесли новые споры о Бессмертных.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Динь!
Двадцать пять.
Дверь лифта?раковины открылась.
Запах ударил мне в нос. Сухой и немного сладкий, похожий на ковер Боба. Запах смерти. Я слышал слабое, далекое завывание трубы муниципального кондиционера, который работал на всю мощность на последнем этаже, атакуемом беспощадным солнцем Вегаса.
— Пахнет неправильно, — сказала Гомер.
Двигая за собой тележку, я вышел из лифта в темную комнату, судя по размерам — люкс, с окнами в трех стенах (все шторы опущены) и лифтом в четвертой.
В центре стояла двуспальная кровать.
Посреди кровати лежал мужчина, на спине, глядя в потолок.
Я подошел ближе к кровати.
Динь!
Дверь лифта закрылась за мной. Мы с Гомер остались наедине с мертвецом. Потому что именно им мужчина и являлся, как я понял, подойдя к кровати. Мертвее Боба и Данте. Мертвее мертвого.
Я обошел его вокруг и увидел сухую сморщенную кожу, туго натянутую на кости. Он носил очки, но уже лишился носа, чтобы удерживать их на месте. И глаз тоже не было. И губ, и ушей, а волосы лежали серой лужицей, как холодная подливка, вокруг головы на грязной подушке. Запах практически не ощущался. Я уже почти привык к нему. Мне даже не приходилось дышать ртом.
Неужели этот старик вызывал меня? Выглядело невероятно, но…
— Сюда, наверх.
Его голос, только доносящийся сверху.
Я поднял голову. И только тогда заметил дыру в потолке. Квадратная, три фута шириной, закрытая решеткой. А лестницы вначале не обнаружил. Она стояла в чуланчике рядом с лифтом.