— Тогда мы тезки, — сказала она.
— Разве?
— Хэнк — сокращение «Генри», я так думаю, — объяснила она. — В любом случае я действительно восхищаюсь тем, что вы делаете.
— Да? Чем же?
— Бюро. Я хочу сказать, древо искусства перестало бы плодоносить, если бы вы его не подрезали.
— Не только искусства, — поправил я. — Мы занимаемся музыкой, литературой и фильмами. Никаких плодов.
— Знаю, — сказала она. — Просто метафора.
— И метафорами мы тоже не занимаемся, — сказал я. Потом добавил: — Шутка.
Последовала неуютная тишина. Мы оба посасывали пиво. В телевизоре все еще пытались расколоть орех. Теперь его били рукояткой древнего револьвера тридцать восьмого калибра.
— У вас, наверное, опасная работа, — задумчиво произнесла Генри. — Я имею в виду бутлегеров, александрийцев и так далее.
— Я с ними не связываюсь. Я не из Принуждения. И, именем закона, обязан вам напомнить…
— Мы в подпольном клубе, — перебила она. — Можно говорить о чем угодно. Даже о бутлегерах.
Я пожал плечами.
— Я просто старьевщик, — сказал я.
— Кто?кто?
— Старьевщик, так нас называют в Принуждении. Думаю, пытаются оскорбить. Мы ведь никого не арестовываем.
— Этим можно гордиться.
— Не уверен.
— Почему?
Опять неловкая тишина.
— Итак, почему же вы здесь? — шепотом спросила она. — Что у вас в сумке?
— Ничего, — ответил я. Я и забыл про пластинку. — Вы меня натолкнули на идею.
Генри встревожилась, и я быстро добавил:
— То есть ваша школа. Я ищу проигрыватель. Чтобы посадить в нем цветы. У меня много цветов. Помните?
— Вертушка?
— Вертушка — только часть целого, — сказал я. — Проигрыватель — вот целое. Ручки на передней панели ящика.
— У вас много цветов, — повторила она. Совершенно ясно, что Генри мне не поверила. Она вновь взглянула на пакет, потом оглядела клуб, но не увидела то — или того, — что искала. Мы оба уставились в телевизор. Парень в смешной шляпе держал кокос у груди, а девушка целилась в орех из пистолета.
— Кто из них Гиллиган? — спросил я.
— Гиллиган — девушка, — ответила Генри. Гиллиган уже готовилась спустить курок, когда дверь распахнулась и в клуб вошел коротышка в ковбойской шляпе. Я заметил, что он не платил за вход. И постарался вспомнить, платила ли Генри.
Она помахала ему, и коротышка подошел к нашему столику. Я едва мог рассмотреть темное лицо из?за полей ковбойской шляпы.
— Хэнк, познакомься с Ковбоем Бобом, — сказала она. — Боб может достать тебе все, что заблагорассудится. Например, проигрыватель.
Генри встала. Боб сел.
— Мне для растений, — пояснил я.
— Позвольте заглянуть в пакет, — сказал Боб.
— Позвольте заглянуть в пакет, — сказал Боб. — Они работают на разных скоростях. Мне придется подобрать подходящий.
Я передал ему пакет, он глянул внутрь, кивнул, на мгновение напомнив мне Лоу.
— Тридцать три и одна третья. Сложно, но просто, если вы понимаете. Принесите ее сюда завтра вечером, в это же время.
Потом он поднялся и ушел.
— Принести что? — запоздало спросил я. Генри села с двумя бутылками.
— Моя очередь угощать, — сказала она.
Синие птицы вернулись на ее грудь и медленно летели слева направо. Я заметил, что у нее крошечные, красивые руки. Руки библиотекаря, наверное.
— Мы не обсудили цену, — пожаловался я.
— Насколько я знаю Боба, вы будете довольны, — успокоила Генри. Потом в первый раз улыбнулась: — А Боба я знаю.
В телевизоре пытались поставить палатку. Все, что бы там ни хотели сделать, получалось из рук вон плохо. Знакомое чувство. Моя радость испарилась. Я ввязался во что?то незаконное и понимал, что придется идти до конца.
Может, все будет хорошо. Завтра пятница. Подержу альбом всего один день. Достойная улица никогда не узнает. Потом верну пластинку на место и посажу в проигрывателе цветы. Сработает. Я уже почти не хотел слушать запись. Принуждение исчезнет вместе с опасностью.
Однако остается еще девушка, Генри. Я решил пригласить ее на танец. Купил еще пару бутылок, но, когда обернулся, чтобы отнести их к нашему круглому столику, Генри уже исчезла.
Я выпил обе сам, за барной стойкой.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Обвиненные по девятнадцати пунктам в убийствах первой степени и по двум пунктам в намеренной террористической деятельности (произошло два одновременных взрыва) каждый, члены «Гетти 11» отказались от помощи закона и не стали делать заявлений. Судья объявила, что намеревается назначить адвокатов, и в силу вступила презумпция невиновности для каждого из подзащитных, как и предусмотрено законом. Потом она отпустила под залог Дамарис (согласно положению «О знаменитостях Калифорнии») как наименее опасную из подсудимых, которой «негде спрятаться» в виду мировой известности. Десяти остальным отказали в выпуске под залог, они остались в тюрьме Лос?Анджелеса.
Дамарис отказалась от предоставленной возможности покинуть тюрьму в знак солидарности с сообщниками.
— Мы воюем против знаменитостей, — объявила она на пресс?конференции на ступенях тюрьмы.
Произведенный в средствах массовой информации фурор (Дамарис в оранжевом комбинезоне появилась на обложках всех четырех бульварных газет впервые за двенадцать лет) стал причиной временного федерального закона, вытребованного выжившими и друзьями жертв, легально называющимися «Корпорация любимых», «напомнившими суду» (как выражались их адвокаты) о равном страховании, гарантированном Поправкой к Конституции «О правах жертв».