Я не возражал против «вождения», а Генри, казалось, нуждалась в отдыхе. Пенсильвания — длинный штат. День тянулся без происшествий до самого вечера. Мы как раз спускались с бесконечного западного склона Голубой горы, последней (как оказалось) из длинных, параллельных хребтов Пенсильвании, когда я услышал звук, похожий на стук гравия о бок грузовика.
Там?там?там!
Я тотчас понял, что случилось.
Жучок.
Глаза Генри оставались закрытыми, она либо ничего не слышала, либо притворялась, что не слышит. Поэтому я ничего не сказал, не желая будить ее, тревожить.
— Продолжайте движение, — повторил искатель.
Через некоторое время Генри проснулась сама: открыла сначала один глаз, потом другой, замычала, застонала, поднялась с сиденья и пошла в кузов. Она, кажется, слегка покачивалась или во всем виновата тряска? Генри завернулась в ковер рядом с Бобом, и вскоре я услышал ее храп, смешивающийся с рычанием Гомер.
Согласно законам о потреблении предметов роскоши, блошиным рынкам запрещается пребывание в одном и том же штате более одного дня, и потому они собираются у границ штатов. Я узнал о приближении к Огайо по голубым и оранжевым флажкам над полем, ограниченным высушенной канавой от широкого моря пшеницы. Я увидел флажки прежде, чем съезд, и едва не пропустил его.
Сняв автоуправление, я съехал с эстакады, а потом и с дороги. Грузовик въехал на грунтовую стоянку. Я увидел кучу столов, но посетителей оказалось мало.
— Где мы? — спросила, поднимаясь, Генри. Я сказал.
Мы припарковались у высохшей канавы в длинном ряду других грузовиков. Генри выкатилась из ковра и направилась искать «кабинет задумчивости для девочек». Я открыл боковую дверцу грузовика и вытащил Гомер.
Она открыла черный глаз?пуговку и зарычала. Я повернулся и увидел коротышку в оранжево?голубой униформе, с блокнотом и бумажным пакетом в руках.
— Что тут у вас? — спросил он.
Он пялился на Боба, свернувшегося клубочком и начавшего (осознал я) попахивать.
— Мой брат, — ответил я. — Я везу его домой, чтобы похоронить.
— Вы не можете никого здесь хоронить, — заявил он. — Граница штата.
— Я просто остановился по пути, — объяснил я. — Увидел флажки.
— За торговлю здесь следует уплатить налог, — сказал он.
— Мы собирались покупать.
— И за покупку тоже. И за парковку.
— У меня нет наличных, — посетовал я. Он увидел фишки на приборной доске.
— Они из ОИК?
Он имел в виду «Объединенные индейские казино». Я кивнул, он протянул руку сквозь окно и взял одну голубую из стопки.
— За костер отдельная плата, — добавил он, забирая еще одну.
Генри только что вернулась с целой охапкой палок.
— Я не разжигаю костер, — сказала она. — Я собираюсь построить будку для собаки. На будки тоже существует налог?
— Нет, нет.
— Прекрасно, тогда можете положить фишку обратно.
Она с ужасающим грохотом выронила палки и смотрела на мужчину, пока тот не вручил мне вторую фишку и не исчез.
— В чем, собственно, дело? — спросила она меня.
— Боб, — пояснил я.
Мы распрямили его, как только смогли, и завернули в ковер. Гомер наблюдала. Я точно знал, что она не спала, потому что не слышал храпа. Куппер на ее макушке был теплым на ощупь. Мне больше нравилось похлопывать его, чем ее. Я враз почувствовал себя виноватым, совсем чуть?чуть.
— Как насчет того, чтобы нам с тобой прогуляться? — предложил я.
Мне больше нравилось похлопывать его, чем ее. Я враз почувствовал себя виноватым, совсем чуть?чуть.
— Как насчет того, чтобы нам с тобой прогуляться? — предложил я.
Мы оставили Генри разжигать костер (как мы думали), и я потащил Гомер за собой по блошиному рынку в поисках обменного пункта, где можно обналичить фишки. Не помешали бы еда и таблетки для Генри. Нам встретилось несколько посетителей. Торговцы стояли у столиков, переглядываясь выжидающе и подозрительно. Прилавки рассортировали предположительно в соответствии с различиями продаваемых товаров, но все они казались одинаковыми. Ножи и инструменты дополнялись бутылками, хозяйственными товарами, стаканами и блюдами, мебель вела к игрушкам, а игрушки — к оружию, как ненастоящему, так и вполне серьезному.
Единственный обменный пункт обнаружился в палатке рядом с нашивками, медалями и значками.
— ОИК, — определила торговка, потирая свой крошечный оранжево?голубой значок, рассматривая голубую фишку с разных сторон. — Ни на что не годится к востоку от Миссисипи и к западу от Делавэра.
— Мне казалось, у вас обменный пункт, — заметил я.
— Могу заплатить вам только половину. Но я дам вам пятьдесят пять, потому что люблю собак.
Я кивнул. Становилось темно, и мне хотелось есть. Торговка вручила мне пятьдесят пять казначейских банкнот. С одной стороны, становилось плохо при мысли, сколько мы потеряли из?за коротышки с блокнотом, с другой — хорошо от понимания истинной ценности фишек. По крайней мере голубых.
— Я дам вам еще пятьдесят за ту малышку, — сказала букмекер, показывая мне за спину.
— Гомер не продается.
— Я имею в виду не собаку, а тележку.
— Нет, — сказал я и ушел, несмотря на то, что она кричала вслед: «Сотня!»
Я нашел медикаменты на прилавке рядом с медалями и значками, но там не оказалось «Полужизни» и тем более «Последней воли». Диг лежал повсюду в разнообразных формах и по дешевой цене в отличие от Нью?Йорка, где он (если верить Данте) стоил немало.