— М-м, а сладкий мальчик — никогда не думала что это может быть так , — с трудом оторвавшаяся от губ парня девчонка мимолётно шлёпнула того по расшалившейся ладони и блаженно вздохнула.
— Я ещё не готова к этому, Малыш — именно потому, что с тобой. И… давай посмотрим, что из меня получится через время? Я ведь начну меняться.
Очевидно, они оба вспомнили давешние «сиськи-попки», потому что тихо и неприлично засмеялись. Особенно звонко и долго хохотала Переборка — Хэнк вспомнил, как боялась щекотки его сестрица, и коварно устроил девчонке лёгонькую встряску.
В конце концов та на настойчивые расспросы призналась, что ей уже почти двадцать одни — а зовут…
— Мария… уй, как же я вся пошуршавела — хватит щекотаться-то!
Хэнк ухмыльнулся и прекратил доводить девчонку до колик.
— Ага, значит, Манька?
Переборка покосилась эдак подозрительно и лукаво, да поинтересовалась — в чём тут дело? И когда парень шёпотом пояснил, с удовольствием заколотила кулачками по его груди — аж гул пошёл.
— Так в вашем славянском фольклоре фигурирует коза Манька? Ободранная, тощая и злющая как хер её знает что? А вообще, это как раз про меня — но бегать через мосточек и жевать кленовый листочек всё равно не стану…
Всё же, Переборка угомонилась. Вновь угрелась и принежилась в тёплых объятиях, посматривала на раскинувшийся за рекой прекрасный и немного чужой город. На губах её застыла смутная мечтательная улыбка, а в глазах её что-то поблёскивало — наверное здешние, никогда не виданные в родном секторе космоса созвездия. Этот ночь навсегда запомнилась им обоим. Как странно ощущать себя живым — и при том совершенно здоровым…
А ещё, в эту ночь застрелился Помело.
Когда в кармане у Хэнка заверещал коммуникатор, он отозвался не сразу. Но уже спустя секунду мчался к спрятанному в кустах флаеру, держа подмышкой недоумённо болтающую ногами Переборку.
Жак словно спал. На всё так же бледном лице замерла странная, лёгкая усмешка — а на виске притаилась маленькая чёрная звёздочка запёкшейся крови. Где он ухитрился достать мощный импульсный разрядник, так и осталось неизвестным. Но Помело сумел провернуть то и распорядиться остатком своей жизни так, как счёл нужным. И когда на бешеный щелчок примчалась недоумевающая ночная дежурная, всё оказалось уже кончено…
В палату ворвался задыхающийся от волнения и усталости шкипер — его полное выздоровление немного затянулось. Он словно споткнулся на бегу, и упал на колени у последнего ложа своего верного бортинженера.
— Что ж ты наделал, мудак…
Хэнк стоял у входа, держал и прижимал к себе бьющуюся в истерике маленькую рыжую девчонку, и чувствовал только какое-то тупое оцепенение. Да, он знал это состояние по рассказам терявших в бою друзей ветеранов. Разум всё уже понял и осознал — да только, сердце упрямо не хотело принимать, да и не скоро смирится с этой ложью. Помела — и нет с нами?
Чушь какая-то! Ещё утром он разговаривал по визору, был отчаянно остроумен и дерзок, блестел глазами с какой-то весёлой хитринкой. Наверное, уже тогда решился, а может быть, даже и припрятал где-то вон ту маленькую и с виду безобидную чёрную коробочку с двумя блестящими клеммами. И вот теперь его нет — высоковольтный разряд в висок одним импульсом выдирает содержимое черепной коробки, буквально вмиг перемешивает мозги.
Как же так? Куда ты в это время смотрел, боженька? Если в сторону — грош тебе цена. А если наблюдал и позволил случиться этому с хладнокровием законченного циника — нахрен тогда ты такой нужен…
Как странно ощущать себя живым, и при том совершенно здоровым — в то время, как от друга осталось лишь нелепо измятое в последней судороге тело, да скромно лежащий на прикроватной тумбочке кристалл звукозаписи.
Сначала ничего толком не было слышно. Что-то зашуршало, щёлкнула зажигалка, и тогда вполне понятен стал блаженный выдох. Первая тяга, как говорил Помело — глубокая, чтоб быстрее мозги заволокло сладким дурманом, а по телу прокатилась волна лёгкости.
— Думаете, Жак-Помело слабак? — внезапно прорезавшийся голос прозвучал так, что на миг Хэнку наяву вспомнился прежний умница и прожжённый циник.
— Надеюсь, что нет — не настолько уж плохо вы меня знаете, — ещё живой Помело замолчал на некоторое время — у него всегда была привычка внимательно рассматривать только что раскуренную самокрутку.
— Думаю, что вы понимаете меня. Не любить девчонок, не гонять по космосу так, чтоб тамошняя пыль столбом взвивалась — и вообще, видеть звёзды только из окна больничной палаты? Нет, это не по мне — нахрен такая жизнь нужна.
Почти явственно видимый навигатор стряхнул пепел таким знакомым жестом, и на его лицо выплыла такая знакомая кривоватая усмешка.
— Нет, други мои, не надо мне такого. Если уважаете меня хоть немного — вспоминайте меня таким, как я был, а не калекой. Это моя жизнь, и я вправе распорядиться ею по своему разумению. В посольстве пусть знают, что я сделал это добровольно и в здравом разуме — чтобы не вздумали там охереть и сдуру устроить репрессии против тех четверых длинноногих, что отправились в гости к нашим.
После таких длинных речей Помело обычно прикладывался к подходящей посуде — и точно, звякнул стакан… вон он, нелепо красивый сосуд небьющегося стекла с недопитым соком.