Это было… что-то, очень похожее на динозавра. Такая же длинная челюсть, такие же выпуклые и не совсем привычные глаза, странный, как у крокодила, нос. И голова, уродливая, пупырчатая, даже в темноте отливающая слизистой зеленью, которая повернулась к нему.
А он стоял на расстоянии десятка шагов и пробовал понять, что и как это существо чувствует. Кажется, он даже выговорил:
— Еды…
Гулливер взрыкнул. Тогда, не совсем так, как обычно мыслит человек, а примерно в том режиме, когда его пытались оболванить чегетазуры, Ростик осознал, что динозавр размышляет — а нельзя ли вот это странное двуногое сожрать. И лишь Гулливер, который отчего-то все отлично понимал и даже пытался командовать, сумел запретить немедленную и, без сомнения, смертельную для Роста атаку динозавра.
А потом новое существо стало выбираться из автоклава, немного неуклюже, Ростик ожидал от него большей подвижности и скорости… И лишь после долгого сосредоточения Рост увидел, что динозавру мешают крылья. Это был птерозавр, а вовсе не дино… Или как там такое существо величают биологи?
Крылья здоровенной туши показались огромными. Они заняли почти половину подвала, хотя были еще слабыми, волочились по полу и даже не шумели, а плюхались, словно прямо тут неожиданно откуда-то высыпалась пара неводов рыбы. И пахли они протухшей рыбой.
— Помоги, — попросил Рост, неизвестно к кому обращаясь, то ли к Баяпошке, то ли к Гулливеру.
Но гигант и сам действовал толково. Не поднимаясь, он потянулся и перевернул на пол тот самый огромный чан с молдвуном, который Ростик еще вечером попросил поставить в подвале, хотя тогда и сам не был уверен, что до утра эта пища не протухнет. Молдвун мягко растекся по полу, птерозавр принялся хлебать его, словно жидкую кашу, обливаясь слюной. Гулливер так же осторожно, не привлекая к себе внимания, завернулся в свои шкуры и даже подтащил пару из них на грудь и ноги, чтобы получше замаскироваться. Ростик не знал, что ему и делать.
Он оглянулся, Баяпошка уже куда-то подевалась, скорее всего, выбралась в заводской двор, не выдержав присутствия этого зверя. Она испугалась гораздо сильнее, чем Ростик, и это было для нее правильно, он ее за это не осуждал. Только мельком пожалел, что и сам не может удрать.
Наевшись, птерозавр прикорнул в углу, подобрав под себя крылья. Ему было худо, но он уже не рассматривал все живое вокруг как возможную добычу. Ростик знал, что ему уходить из подвала нельзя, как и прежде. Почему-то был уверен, что только он способен обеспечить птерозавру относительное спокойствие, погасить вспышку возможной агрессии…
Должно быть, он все-таки тоже уснул, потому что, когда поднял голову, как ему показалось, через минуту после того, как крылатый новорожденный забился в уголок подвала, уже вовсю светило солнце. И наверху что-то происходило.
Снова, как и ночью, он не мог определить, кто это и зачем тут появился. И снова ждал. Кажется, его пребывание в Гулливере сыграло с ним плохую шутку: память о том, каково ему было в шкуре гиганта, кричала, что можно быть мощнее и сильнее, ярче и острее воспринимать мир. Стоп, попросил он, все-таки в том состоянии было слишком много животного, а нужно быть человеком.
В подвал спустились трое: Ким с Пестелем и один бакумур, тоже вроде бы знакомый, может, даже Черак… Нет, спустились пятеро, потому что на носилках лежал еще кто-то, да и дверной проем, освещенный, как прожектором, солнечным отражением, перекрыла… приглядевшись, Ростик понял, что это Лада. Она стояла, отчетливо ощущая атмосферу страха, которую ночью так явственно чувствовал Ростик. Она тоже немного боялась, вот только никуда, как Баяпошка, убегать не собиралась.
Рост подошел к носилкам, которые действительно волокли Черак с Микралом, его появление почему-то заставило Кима вздрогнуть. Пестель выглядел поспокойнее, его захлестывали волны любопытства, ему было не до боязни. Он и откинул одеяло… под которым оказалась Ева.
Она изменилась за те месяцы, что Ростик ее не видел, стала еще кошмарнее. Она просто лежала, почти как ребенок, а может, как умирающий ребенок. Пробовала поджать ноги к подбородку, но даже этого от слабости сделать не могла. Ростик присел, погладил ее все такие же, как в прошлом, великолепной красоты волосы — густые, длинные, небывалой рыжей расцветки. Они струились, словно в них сохранялась своя, не зависящая от тела жизнь. Где-то такое Ростик уже читал, когда еще интересовался романами.
— Ев, — позвал он, — остальное тебе придется сделать самой.
Где-то такое Ростик уже читал, когда еще интересовался романами.
— Ев, — позвал он, — остальное тебе придется сделать самой.
Оказывается, она смотрела на него в упор, но может быть, не видела, не хотела видеть. Она действительно умирала.
— Что? — ее запекшиеся губы даже это слово произнесли с трудом. Потом она решила поиграть в мужество, попробовала улыбнуться.
— Ты должна, — тон Ростика не понравился ему самому. Но у него не было выхода. — Подтащись к этой штуке, — он махнул в сторону птерозавра, — и заберись в него.
Она не понимала. Птерозавр вдруг тоже ожил, потряс почти просохшими, но все равно не очень чистыми крыльями, покрутил головой, снова увидел уже основательно протухший молдвун, неуклюже скакнул вперед, зарылся в него пастью, пытаясь теперь его не просто втягивать, а жевать. Или грызть.