В глубине подвала, в конце изрядно длинной, ступеней на тридцать, лестницы тоже горела какая-то плошка. Это позволило спуститься по не очень старательно отлитым ступеням, ни разу не споткнувшись. И лишь оказавшись в подвале, он понял, что пришел сюда правильно. Тут кто-то находился и следил за всем, хотя вроде бы ничего не происходило. Рост осмотрелся.
— Пап, это я, — сказал Ромка, который спокойно восседал чуть в стороне от лампады на табурете, связанном бакумурами из лозняка толщиной в палец. Такие табуретки высыхали и приобретали крепость и надежность отлитых из камня стульев, но были гораздо легче.
— Ты чего не спишь?
— Пытаюсь понять, что ты сделал с ним.
— Зачем?
— Не знаю, но… Мне интересно.
Рост посмотрел на Гулливера, который лежал на груде невыделанных шкур. Это было понятно, охотиться иногда, особенно по весне, приходилось много, чтобы стол для гарнизона был сытнее и разнообразнее, но бакумуры почти никогда не разделывали туши убитых зверей, не содрав предварительно шкуры. Их за ненадобностью толком и не обрабатывали, они задубевали и становились ни к чему не пригодны… Кроме как служить ложем для свежевылупленного гиганта.
— Как он?
— Иногда кажется, что спит, а то вдруг я подумаю-подумаю, и мне представляется, что он следит за мной. Или не за мной… А за всем, что происходит вокруг.
Ростик вспомнил, как мучительно он во время первых своих сеансов предвиденья пытался определить то, что ему представлялось, и не мог найти ни слов, ни смысла в своих видениях… Пока не научился, иногда через весьма горький опыт, управлять этими состояниями и доводить их значение до других людей.
Рост подошел к новорожденному поближе, оказалось, что принесенные в корзине из травы грубоватые лепешки это существо схрумкало вместе с… «оберткой». Ну, может, он и эту вот сухую, как трут, траву полагает пищей, подумал Ростик. Да, странное существо у них появилось, труднопостижимое.
Ромка немного плывущим, как заезженная пластинка, голосом спросил:
— Как думаешь, для чего он?
И тогда Ростик, который вот только что гордился, что отлично научился управляться со своими болями во время предвидений, да и с самими предвидениями, едва не согнулся, потому что ощутил ментальный удар огромной силы, нанесенный, словно бы тугой веревкой. Он понял… И даже не понял, а именно почувствовал, что теперь нужно делать.
Он и не заметил, как поднял руку ладонью к Ромке, приказывая ему умолкнуть и оставаться на месте. Потом как сомнамбула, преодолевая внезапную боль, деревянным шагом направился… Гулливер, казалось, только этого и ждал. Он хрюкнул, немного напомнив спящую Ладу, только громче раз в сто, и перевернулся на живот. Или лицом вниз, выставив вверх спину, неровную, бугристую, тяжелую, свитую из могучих мускулов настолько, что она казалось горбатой.
Да нет же, решил Ростик, она и есть горбатая. Даже сейчас, при свете слабенькой плошки было непонятно, почему они все не разглядели этот горб днем, когда Гулливер был отлично освещен и виден целиком.
Даже сейчас, при свете слабенькой плошки было непонятно, почему они все не разглядели этот горб днем, когда Гулливер был отлично освещен и виден целиком. Или у него это выросло, пока он спал? Бред, конечно, решил Ростик. И тогда вдруг вспомнил свой сон.
Это был не кошмар, это было что-то неизбежное… Он так же сомнамбулически, как и дошагал до Гулливера, принялся раздеваться. Ромка громким, отчетливым шепотом сзади спросил:
— Пап, ты чего?.. — Договорить, естественно, он не мог. Он ничего не понимал.
Да и сам Ростик ничего не понимал. Но разделся так уверенно, словно четко представлял, что делает и зачем это нужно.
Оставшись совсем голым, он сделал последние два десятка шагов к Гулливеру, и… Тогда понял, что видит перед собой не горб, а раскрытую, как раковина, живую ткань, обнажившую сзади, вдоль спины гиганта странную полость. Она была продолговатой, чуть влажной и состояла из множества каких-то лепестков. Рост внутренне содрогнулся, почувствовав, что в этом очень много от ненормального, болезненного какого-то эротизма, и все-таки взобрался по ноге гиганта, который выдержал это стоически, даже ни разу не дернулся, и… улегся в эту полость.
Его тотчас охватили более нежные внутренние лепестки, зажали неплотной, но необоримой хваткой. На лицо, чуть подрагивая, легла какая-то маска, которая тотчас закрыла рот и нос, но странным образом Ростик сразу ощутил, что может дышать. Удушья, которое мучило его в том сне, о котором он забыл и от которого проснулся, не было, скорее наоборот — он мог дышать так свободно, словно к его собственным легким подключилась еще какая-то машина, облегчающая эту работу.
Ноги тоже были охвачены, живот оказался спеленут спереди и сзади, причем он ясно понял — теперь он может… не выходить из тела Гулливера, чтобы справить какую-нибудь обыденную человеческую нужду. Эвакуация всех продуктов жизнедеятельности человека в полости этого гиганта была налажена так же безупречно, как и удаление его собственных отходов.
Рост попытался подвигать руками… И понял, что пока этого делать не следует, потому что его руки стало слабо покалывать, словно бы к каждому квадратному сантиметру его кожи от кончиков пальцев до плеч подвели слабый, но ощутимый электрический заряд. Это привело к тому, что… он уже не понимал, где кончаются его руки, а начинаются… руки Гулливера. Он и гигант срослись, стали одним целым.