И следовательно, к заливу следовало идти не в попутном течении, которое находилось в полутысяче километров восточнее, а через спокойную воду. Почти там же, где они шли на экраноплане, когда возвращались прошлой осенью с грузом луковиц ихны.
Конечно, это требовало чуть больше усилий, потому что вода тут была ровной и не несла касаток вперед, но это обещало меньше встреч с местными обитателями, да и косяки морских рыб, по вкусу которых обе касатки немного соскучились, здесь выглядели плотнее и больше.
В общем, они пошли по широкой дуге. Как оказалось, этот путь был наилучшим еще и потому, что восточнее их пути, примерно в том районе, где течение было бы для них наиболее благоприятным, уже через два дня перехода они обнаружили немалые стаи океанских викрамов. Те расположились странными пятнами, возникающими в сознании Роста, когда он пытался своими криками определить их расположение. Внешне они как бы просто плавали, но стоило сопоставить их маневры с расположениями рыбных косяков, как становилось понятно — они ждут именно касаток, которые прорвались к Гвинее. Потому что ничего общего с кормежкой, охотой или другим практическим значением эта расстановка не имела. Зато при желании они могли догонять Роста с Михайловым с легкостью, от которой иногда становилось неприятно, — так бывает неприятно от присутствия слишком умного врага, от которого можно ожидать необычных ходов, превосходящей тактики и чрезмерной целеустремленности.
В целом этот переход проходил гораздо спокойнее, чем их путешествие на Гвинею. То ли они научились избегать ненужных трудностей, то ли зима действительно была временем замирения океанских глубин, разумеется, относительного.
Волны иногда поднимались значительные, почти до метра, тогда Михайлов, не испытывающий никаких трудностей, кроме голода, начинал перепрыгивать через них, поднимая тучи брызг, и приглашал принять участие в веселье. Для Ростика это было трудновато, но он понимал напарника. Если бы он мог, тоже, пожалуй, попрыгал… Потому что это было здорово. Даже серое полдневное небо не наводило свою обычную тревогу, а солнышко так феерически здорово просвечивало воду, разрисованную пеной, что иногда хотелось запеть.
Ростик, как с ним иногда случалось, даже начинал думать, что это и есть настоящая жизнь — простор, чистота и свобода, о которой, наверное, могут догадываться только летчики в небе и моряки в океане. Как тут не попрыгать, тем более что любой возникающий после этих упражнений голод очень просто было утолить, добравшись до очередной компании кефали или даже заныривая вниз, чтобы схватить медлительных и тихих придонных рыб. В охоте на них главное было их обнаружить. Ну и еще, пожалуй, не стоило нарываться на очень похожих на текучих, мягких в повадках, но очень сильных тварей, здорово похожих на земных мурен. Вот эти были по-настоящему опасными, потому что они умели вцепляться в плавники, а загнутые внутрь зубы не позволяли так просто от них избавиться, приходилось позволять своему напарнику скусывать их, а потом еще иногда и раздирать на кусочки голову, уже лишенную тела.
— В общем, мы не слишком умелые наездники касаток, — вынужден был как-то признать Ростик, которому одна такая тварь чуть было не откусила кончик хвоста.
— Выросло бы потом, — отозвался Михайлов. Он вился где-то у дна, пробуя выследить акул, которые могли тут появиться, принюхавшись к крови, оставшейся после разгрызенной мурены.
Но Рост так не думал, ему казалось, что с восстановлением прежних форм у его Левиафана возникли бы сложности.
Однажды они напоролись на огромную стаю летающих китов, которые мягко плыли в верховом ветре на запад. Огромные, почти невидимые животные вдруг стали снижаться к плывущим касаткам. Некоторые из них даже сели на воду. Рост и раньше видел, что летающие черви такое умеют, но что они при этом способны еще и охотиться, не догадывался.
В общем, от них тоже пришлось спасаться, благо по своим скоростным качествам касатки могли дать им фору.
Когда они уже отчетливо ощущали приближение берега их Россы, наткнулись на широкую полосу каких-то плавучих водорослей, которые дрейфовали, выставив над своими очень красивыми тельцами подобие невысоких треугольных парусов. Они определенно были растительного происхождения, но имели в себе какую-то и животную составляющую, поэтому Михайлов решил их отведать, тем более что их клубни имели аппетитный вид. Но Рост окриком остановил его. Что-то в этой стае ему не понравилось, хотя сначала он и не мог объяснить, что же вызвало у него такую реакцию.
— Они похожи на борым, — наконец пояснил он.
И лишь высказав это мнение, обнаружил, хотя скорее догадался, чем по-настоящему увидел, что после этого плавучего скопления не остается почти ничего живого. За широкой, в десяток километров полосой, напоминающей зеленеющую траву, действительно не оставалось даже планктона. Даже придонные растения и прочие обитатели исчезли там, откуда эта… лужайка появилась.
Рост представил, как на Михайлова бросаются мириады этих самых плавунцов, как они парализуют его каким-нибудь ядом на тонких стрекалах, и тогда… В общем, он не знал, как ему следовало бы поступить самому. Спасать Михайлова было бы трудно, он вряд ли с этим справился бы, но и бросить его было трудно, потому что… Потому что он не бросал никого и никогда, если мог оказать помощь.