— Вели принести веревку, надень на меня ошейник, Турнус, — попросила она. — Я твоя.
— Принесите веревку, — бросил Турнус.
Принесли веревку.
Держа веревку в руках, Турнус смотрел на девушку.
— Надень на меня ошейник, — повторила она.
— Если я надену на тебя ошейник, — сказал он, — ты снова станешь рабыней.
— Надень на меня ошейник, хозяин.
Дважды обмотав вокруг ее шеи веревку, Турнус завязал ее узлом.
Ремешок, его рабыня, преклонила перед ним колени. Он схватил ее, могучими руками прижал к себе, насилуя девичьи губы властным поцелуем, словно сладострастие и радость обладания удесятерили его силы. Она, теряя власть над собой, вскрикнула, сжимая его в объятиях. Голова ее откинулась, губы приоткрылись. Он начал зубами сдирать с нее тунику.
— Унеси меня от света, хозяин, — попросила она.
— Но ведь ты рабыня, — рассмеялся он и, сорвав с нее одежду, швырнул ее наземь меж праздничных костров. Она вскинула глаза — покорно-страстные глаза снедаемой вожделением рабыни.
— Как угодно хозяину! — И опрокинулась навзничь. Волосы разметались по земле. Он бросился к ней, и они слились в бесконечно долгом объятии, а вокруг пылали праздничные костры. В ночи разнесся ее крик, слышный, наверно, далеко за частоколом.
А когда Турнус вернулся на свое место, она, рабыня, примостилась у его ног, время от времени осмеливаясь коснуться кончиками пальцев его бедра или колена.
Праздник затянулся.
Свежело. Силуэты лун заволокло влажной пеленой. В небе, гонимые ветром, вздымались громады облаков.
Избитая, измученная, я, должно быть, заснула у дыбы.
Разбудил меня звук защелкнутых на запястьях наручников. Я открыла глаза. До рассвета еще далеко. Передо мной стоял Туп Поварешечник. Мои руки плотно схвачены стальными кольцами.
— Вставай, птенчик, — сказал мне Туп. Я с трудом поднялась на ноги. Руки скованы спереди — и на дюйм не развести. — Теперь ты моя!
— Хозяин? — проронила я.
— Да, — повторил он, — моя.
— Да, хозяин.
Странно… Так просто: раз — и перешла из одних рук в
другие.
Странно… Так просто: раз — и перешла из одних рук в
другие.
Я огляделась. Праздник кончился. Почти все селяне разбрелись по домам. Кое-кто улегся у догорающих кострищ.
Мы стояли у дыбы. Беспомощной пленницей распростерлась на ней Мелина, некогда — свободная женщина, ныне же — рабыня. Рядом — Турнус, Ремешок, Редис, Верров Хвост и Турнепс.
— Нарекаю тебя Мелиной, — объявил Турнус распятой на дыбе женщине.
— Да, хозяин, — ответила она. Ужасающий позор уготовил он ей — в рабстве носить имя, которым она звалась, будучи свободной. Теперь оно станет ее рабской кличкой.
— Можно рабыне говорить? — спросила она.
— Да, — разрешил Турнус.
— Зачем ты велел обрить мне голову?
— Чтобы с позором вернуть в село к отцу.
— Оставь меня здесь, хозяин, прошу тебя!
— Зачем?
— Чтобы я могла доставлять тебе наслаждение, — прошептала она.
— Странно слышать такое от тебя, — усмехнулся он.
— Умоляю, оставь меня, позволь угождать тебе, хозяин!
— Ты что, обретя клеймо, разума лишилась? — осведомился Турнус.
— Я только хотела быть подругой окружного головы, — проронила она.
— А теперь ты рабыня любого, кому мне вздумается подарить или продать тебя.
— Да, хозяин.
— Я и пальцем не пошевелил, чтобы стать окружным головой, — разоткровенничался вдруг Турнус, — именно потому, что к этому так стремилась ты. Начни я добиваться этой должности, все вокруг решили бы, что лишь твое тщеславие и твои попреки тому причиной.
Зажатая между балками, она принялась отчаянно извиваться на девичьей дыбе.
— Мужчина, — продолжал он, — должен быть хозяином в собственном доме. Даже если выбрал себе подругу. Для того и нужна подруга, чтобы поддерживать, помогать, а не козни строить.
— Я была плохой подругой, — прошептала она. — Постараюсь, чтобы рабыня из меня получилась лучше.
— Сочту я нужным — стану добиваться места окружного головы, — отрезал Турнус. — Нет — значит, нет.
— Как угодно хозяину, — ответила Мелина, его рабыня.
— Быть хорошей подругой ты так и не научилась.
— Искусству быть рабыней стану учиться усерднее, — обещала Мелина.
— И начнешь завтра же утром, — заявил он, — когда тебя публично высекут.
— Да, хозяин, — прозвучало в ответ. Он положил ладонь на ее тело.
— Было время, я тебе нравилась, — проговорила она.
— Да, — согласился он, — это верно.
— Мое тело кажется тебе привлекательным, хозяин?
— Да, — ответил Турнус.
— К тому же я сильная. Могу одна тащить плуг. Турнус улыбнулся.
— Оставь меня здесь, хозяин, — взмолилась она снова.
— Зачем?
— Я люблю тебя.
— Знаешь, какое наказание полагается за ложь?
— Я не лгу, хозяин. Я действительно тебя люблю.
В деревнях солгавшую рабыню могут, например, бросить на съедение голодному слину.
И Турнус, уличи он рабыню во лжи, не сомневаюсь, сделал бы это с легким сердцем.
— Как ты можешь любить меня? — спросил он.
— Не знаю, — прошептала она. — Удивительное чувство. Противостоять ему я не в силах. Я долго лежала здесь в колодках. И о многом передумала.
— Завтра, — бросил Турнус, — тебе придется гораздо меньше думать и больше работать.
— Много лет назад я любила тебя, но как свободная женщина. Потом, довольно долго, не любила, презирала даже. И теперь, через столько лет, снова испытываю это чувство, только теперь это стыдная, беспомощная любовь невольницы к хозяину.