— Пятнадцать!
За пятнадцать тарсков Раек из Тревы продал меня работорговцу. В доме Публиуса ему дали за меня двадцать. Аукционист, разумеется, это знает. Конечно, в записи это внесено.
Он перевел на меня глаза.
— Девочка, — мягко, но с угрозой в голосе начал он, — продадут тебя или нет, но эту ночь ты проведешь в здешних бараках. Ты поняла меня?
— Да, хозяин, — прошептала я.
Недоволен предложениями. Если цена не устроит торговца, ночью меня ждет наказание. Наверняка жестоко высекут.
— На живот, Дина! — приказал он. — Давай заинтересуем покупателей.
— Да, хозяин.
Я легла у его ног, ожидая приказа, испуганно глядя снизу вверх — а вдруг ударит? Пролежала долго. Не ударил. Мой испуг позабавил толпу.
— Слушаться, двигаться быстро и красиво, сто двадцать восьмая, — мягко проворковал он.
— Да, хозяин, — ответила я.
И вдруг — удар хлыста и отрывистое:
— На спину! Одно колено поднять, другую ногу вытянуть, руки за голову, запястья скрестить, как для наручников!
Я повиновалась. Он начал быстро одну за другой отдавать команды. Ловя каждое слово, я принимала позы, в которых демонстрируют рабынь. Лишь мгновение давая зрителям полюбоваться каждой мучительно откровенной позой, он пролаивал следующую команду. Последовательность позиций он выбирал отнюдь не случайно; в следующую я переходила легко, иногда просто перекатываясь по полу или повернувшись, но вместе они составляли ритмичную и плавную изысканную чувственную мелодию, выверенную и точную, для меня — невероятно унизительную. Своего рода танец выставляемой напоказ рабыни. Я, что была некогда Джуди Торнтон, шаг за шагом выполняла движения горианской рабыни и в конце концов оказалась, как и вначале, на животе у его ног — дрожащая, покрытая испариной, спутанные волосы завесили глаза. Аукционист поставил на меня ногу. Я уронила голову на пол.
— Называйте цену!
— Восемнадцать тарсков, — раздался голос.
— Восемнадцать. Девятнадцать? Я слышал девятнадцать?
— Девятнадцать, — донеслось из зала.
На помост упали слезы. Кончики пальцев зарылись в опилки. Опилками облеплено и покрытое потом тело.
У самых глаз — свернутая плетка.
Там, в толпе, женщины. Ну почему они не вскочат, не возмутятся? Ведь здесь попирают достоинство их сестры!
Но нет, глядят невозмутимо. Я — всего лишь рабыня.
— Двадцать! — выкрикнул кто-то.
— Двадцать. — Аукционист убрал ногу и ткнул меня плеткой. — На колени!
У самого края помоста я встала на колени в позу наслаждения.
— За эту прелестную крошку предложили двадцать медных тарсков, — объявил аукционист. — Кто больше? — Он оглядывал толпу.
Я замерла. Торговый дом заплатил за меня ровно двадцать.
— Двадцать один, — предложил мужчина.
— Двадцать один.
Я вздохнула свободнее. Хоть маленькая, но прибыль.
Ни на минуту не забывала я о пластинке на шее. Цепочка короткая, плотно охватывает горло. Застегнута. Не снять.
За меня дают двадцать один тарск.
Значит, убытка торговому дому Публиуса я не принесу
Подержать девушку несколько дней за решеткой на соломе в рабских бараках и кое-чему обучить обходится в гроши.
Сколько стоит рабская похлебка и плетка?
— Предлагают двадцать один тарск! — кричал аукционист. — Кто больше?
Тишина.
Внезапно накатил испуг. А вдруг прибыль торговца не устроит? Барыш совсем невелик. Надеюсь, он будет удовлетворен. Я же изо всех сил старалась, каждого слова слушалась. Боялась, что высекут.
Горианские мужчины не ведают снисхождения к вызвавшей недовольство девушке.
— Вставай, тварь цепная, — бросил мне аукционист.
Я встала.
— Что ж, — обратился он к публике, — похоже, нам придется расстаться с этой красоткой всего за двадцать один тарск меди.
— Пожалуйста, не сердись, хозяин, — заскулила я.
— Ничего, Дина, — откликнулся он с неожиданной после недавней резкости теплотой.
Упав перед ним на колени, я обняла его ноги, заглянула в глаза:
— Хозяин доволен?
— Да, — ответил он.
— Значит, Дину не высекут?
— Конечно нет. — Он приветливо смотрел мне в лицо. — Не твоя вина, что торг медленно набирает силу.
— Спасибо, хозяин.
— А теперь вставай, крошка, и побыстрей с помоста. У нас тут еще скотинка на продажу.
— Да, хозяин. — Я поспешно вскочила на ноги, повернулась и бросилась к лестнице — не к той, по которой поднималась, а с противоположной стороны помоста.
— Минутку, Дина, — остановил меня он. — Пойди сюда.
— Да, хозяин. — Я подбежала к нему.
— Руки за голову, — приказал он, — и не двигайся, пока не разрешу.
— Хозяин?
Я закинула руки за голову. Взяв меня за шею, он повернул меня к зрителям.
— Взгляните, благородные дамы и господа!
На меня обрушился удар тяжелой, связанной узлом плети.
— Не надо! Не надо, прошу, хозяин! — кричала я, не смея оторвать от головы руки.
— Не надо! Не надо, прошу, хозяин! — кричала я, не смея оторвать от головы руки. Еще секунда — и от боли и беспомощности начну рвать на себе волосы! — Пожалуйста, не надо, хозяин! — Стараясь увернуться от плетки, я корчилась, вертелась под ударами. Он крепко держал меня за шею.
— Извивайся, Дина! Извивайся!
Я исходила криком, умоляя пощадить меня.
— Неужто ты и вправду думала, — шипел он, — что нас устроит один тарск прибыли? Думаешь, мы дураки? Купить девку за двадцать и продать за двадцать один? Думаешь, мы тут торговать не умеем, ты, шлюха?