— Можешь двигаться, — разрешил он.
Я с криком забилась в судорогах в его объятиях.
— Стоп! — сказал он.
— Хозяин! — вырвалось у меня.
— Не двигайся.
Я взвыла от отчаяния. Какая жестокость!
— Да, хозяин!
Он довел меня до той точки, когда малейшее движение способно повергнуть в самое невероятное, самое фантастическое состояние из всех, что когда-либо довелось познать женщине, в состояние, в котором вся она — и душой и телом — покорена, целиком и полностью подчинена мужчине, в тот пароксизм самоуничижения, в тот немыслимый экстаз, что зовется оргазмом рабыни.
— Я должен выбросить тебя из головы. Я застонала.
— Какое на тебе клеймо? — спросил он.
Я застонала.
— Какое на тебе клеймо? — спросил он.
— Цветок рабынь, дина! — выкрикнула я. Как он сказал сейчас? «Ты самая обычная. Ничего особенного в тебе нет. Значит, и имя надо придумать незначащее, простое и скромное, чтобы подходило для такой ничтожной, никчемной, невежественной, клейменой рабыни, как ты».
— Дина! — выкрикнула я.
Тело его начало совершать плавные движения.
— Позволь мне кончить! Позволь мне кончить, хозяин! — исходила я криком.
— Нет, — был ответ.
Что за мука! Изо всех сил пыталась я не шевелиться.
— Я дам тебе имя.
Я молчала, не в силах выдавить ни слова.
Среди его рабынь я единственная Дина. Самое обычное клеймо. Девушек, носящих его, часто зовут Динами. Вполне подходящее имя для ничем не выделяющейся, низшей среди рабынь. Незначащее. Простое. Скромное. Я — обыкновенная, мне грош цена. И имя обыкновенное, грошовое. Чего же еще для такой, как я? Для невежественной клейменой рабыни?
— Ты не забудешь свое имя! — обещал он.
— Нет, хозяин! — Знаю, как именно он впечатает это имя мне в память.
Говорит, я никчемная, ничтожная. Знаю: красная цена мне — горсть медяков.
Я знаю, как он назовет меня.
Он не останавливался.
Наконец, не выдержав, я снова закричала:
— Я должна кончить, хозяин! Не могу больше! Не могу! Сейчас кончу!
— Ты должна кончить, — спросил он, — даже если за это придется умереть?
— Да, хозяин!
— Тогда кончай, рабыня.
Я зашлась в крике.
— Ты Дина! — победно смеясь, рыча, как лев, провозгласил он. — Ты Дина, моя рабыня! — Он хохотал, упоенный своей победой над поверженной в прах рабыней.
— Да, хозяин! — намертво вцепившись в него, самозабвенно вторила я. — Я Дина! Дина! Дина любит хозяина!
А потом, счастливая, опьяненная его могуществом, я лежала в объятиях хозяина — рабыня, которой он обладал. Как я любила его!
— Странно. — Он глянул вверх. В небе Гора дрожали звезды.
— Хозяин? — откликнулась я.
— Ведь ты вроде бы самая обыкновенная.
— Да, хозяин. — Я нежно поцеловала его плечо.
— Самая обыкновенная.
Так оно и есть. Он — Клитус Вителлиус, предводитель воинов Ара. А я — просто Дина.
— Да, хозяин, — послушно согласилась я.
— Боюсь, я становлюсь к тебе неравнодушен, — признался он.
— Дина рада, если завоевала расположение хозяина.
— С этой слабостью надо бороться, — отчеканил он.
— Высеки меня. — Нет.
— Не ты слаб, хозяин, — я поцеловала его, — это я, Дина, в твоих объятиях лишаюсь сил.
— Я предводитель воинов. Я должен быть сильным.
— Я рабыня. Я должна быть слабой.
— Я должен быть сильным.
— Ты не казался мне слабым, хозяин, когда смеялся, когда обладал мною, когда назвал Диной. Нет, ты был величественным, сильным и гордым.
— Я покорил всего лишь рабыню.
— Я покорил всего лишь рабыню.
— Да, хозяин. Ты покорил меня.
Что правда, то правда. Дина, дочь Земли, что звалась некогда Джуди Торнтон, была прелестной студенткой и поэтессой, влюблена, покорена, порабощена Клитусом Вителлиусом из Ара.
— Ты выводишь меня из себя, — раздраженно бросил он.
— Прости, хозяин.
— От тебя надо избавиться.
— Позволь мне идти по пятам за последним из твоих воинов! То, что он избавится от меня, меня всерьез не пугало. Я
люблю его! И верю, что и я — его воле вопреки — ему небезразлична.
— Хозяин, — тихонько позвала я.
— Да, — откликнулся он.
— Сегодня ночью Дина дала тебе наслаждение?
— Да, — ответил он.
— Я хочу твой ошейник.
Долгое молчание. Наконец он заговорил:
— Ты земная женщина. И все же просишь надеть на тебя ошейник?
— Да, хозяин.
Мужчина — говорят на Горе — всем сердцем жаждет свободы, а женщина — всем существом своим — любви. И потому ошейник сладок обоим. Обладание рабыней делает мужчину свободней. Он волен делать с ней все, что хочет. Женщина же, которой обладают, безгласная, бесправная рабыня, покоряясь, обретает любовь.
Я чувствовала: мой хозяин боится. Боится тех чувств, что вызвала в нем я. И это давало мне власть над ним.
— Дина хочет ошейник хозяина, — шептала я, покрывая его поцелуями. В ошейнике я была бы на равных с Эттой.
— Какой рабыне носить ошейник — решаю я, — отрезал он.
— Да, хозяин, — смирилась я. Сочтет нужным надеть на меня ошейник — наденет. Нет — значит, нет.
— Дина любит хозяина? — спросил он.
— Да, да, хозяин! — прошептала я. Я так любила его!
— Я оставил тебе выбор?
— Нет, хозяин. Просто заставил себя полюбить — и я ничего не смогла сделать.
— Значит, ты бессильна противостоять своим чувствам, ты моя, в моей полной власти, ни крупицы гордости, ни грана достоинства в тебе не осталось?