Короче, удалась мне только шестая. Ожидая, что и эта распадется, я нервно накидал текст, торопясь и путая буквы. Ладно, там разберутся. Теперь следовало закрепить усилия жертвой (ну а как с духами иначе?). Очень подошла бы кровь. Жидкость, родственная водяным элементалам. В этом случае доставка послания была бы мгновенной и надежной, как дорогой курьерской почтой.
Но мне, во-первых, было жаль проливать кровь в очередной раз. Во-вторых, я не так сильно торопился. А в-третьих, в человеческом организме полно жидкости попроще.
Хорошо, хоть никто не наблюдает…
Водяные духи приняли жертву безропотно.
Теперь осталось подождать. Время клонится к обеду. Перед обедом приличные люди моют руки, а значит, послание будет получено. В какой форме ждать ответ — неизвестно, поэтому удаляться от реки пока не стоит. А вдруг отклик придет тем же способом?
Но у самой воды изрядно попахивает.
Я взобрался на обрывистый берег и решил прогуляться вдоль речного русла. Шагов через пятьдесят заросли настырного колючего кустарника перегородили путь, словно подступы к государственной границе, и пришлось сделать петлю, огибая их. Проклятый кустарник топорщил наглые ветки во все стороны, цепляясь за одежду крючковатыми шипами. Вынимая очередной крючок из рукава, я вспомнил, что называется этот кустарник «ведьмиными когтями». И в таком изобилии он растет обычно только на кладбище.
Только я об этом вспомнил, как взгляд выхватил очертания ветхой деревянной ограды, опутанной зарослями «когтей».
А за ней короб фамильного склепа. Второй прячется в тени трухлявой вербы. А обеими ногами я ненароком взгромоздился на прямоугольную каменную плиту, почти утопленную в лиственном опале. Буквы, выбитые на поверхности, выщерблены: «Здесь обрел последний приют… верный слуга и… Рудво Калень…» И что-то еще про супругу. То ли она ему камень положила, то ли ее положили с мужем под камень.
Ну прямо магнитом тянет меня на кладбища…
Я обошел плиту и наткнулся на другую, притаившуюся в зарослях остроцвета. Возле покосившегося склепа плиты были расположены веером, как карты. Сам склеп, собранный из темного, глянцевито поблескивающего камня, высился сумрачным утесом в волнах тронутой морозцем, жухлой травы. Готические буквы под крышей возвещали, что это склеп почтеннейшего горожанина Блауза Глага и членов его уважаемой семьи. Дверь склепа, между прочим, запечатывала вполне свежая с виду металлическая решетка, приваренная намертво. То ли у семейства Глагов больше не предвиделось покойников для захоронения, то ли оставшиеся в живых опасались возвращения усопших родственников. А скорее всего, это муниципалитет озаботился, чтобы подростки не лазали.
Что ж, у каждого населенного пункта свои достопримечательности. В Желтове вот есть кладбище прямо в черте города, да еще практически на берегу реки. Очередной паводок подмоет обрыв — и будут они отлавливать своих покойников до самого океана.
Зрелище вечного пристанища всех тварей земных всегда настраивает на созерцательный лад. Поэтому я задумался и вздрогнул от неожиданности, когда услышал громкое и раздраженное:
— Ну ты, падла, кончай блевать, пошли уже!
И следом за возгласом череда характерных звуков. «Падла» не вняла призыву, продолжая воевать со своим желудком. Некто ругнулся и побрел прочь, хрустя ветками.
Впереди теперь уже отчетливо слышались возгласы, пьяный смех, шумный плеск воды (купаются они там, что ли?), приглушенная музыка и прочий звуковой фон, сопровождающий буйное молодежное веселье.
Кажется, я набрел на стойбище.
— Тимок! Ну ты где, чудила? — воззвали от стойбища.
— Иду… — сдавленно отозвался Тимок откуда-то слева. Оттуда донеслась возня, кряхтение, сопение. Из ложбинки, пошатываясь, выбрался изрядно помятый паренек с белым, перекошенным страданием лицом и мутно оглядел все вокруг. Заметил меня, тупо поморгал, силясь узнать, затем вяло приглашающе махнул рукой: — Ну че стоишь? Пошли, а то без нас все выжрут… — и, не дожидаясь ответа, поплелся к остальным, периодически натыкаясь на древесные стволы.
Я хмыкнул и повернул обратно. Пересекать территорию, помеченную возбужденной стаей, не хотелось. У меня и без них проблем хватает.
Поднялся ветер, взъерошил листву на деревьях, срывая самую нестойкую. Вода в реке покрылась зябкой рябью и стала темно-бурой. Холод забрался за шиворот, пробирая до костей. Нестерпимо захотелось в тепло и свет.
Я поднял воротник и засунул руки в карманы. Ветер назойливо ластился, обжигая льдом щеки. Подвывал, шипел, мычал. Почти членораздельно.
«…Услыш-ш-шь… услыш-ш-шь… я здес-сь… слыш-шиш-шь…»
Остановившись, я хлопнул себя по лбу.
Обрадованный, ветер закружил вокруг моих ног хоровод истерзанной листвы.
«…Слыш-шишь?»
— Да, теперь слышу, — проговорил я вслух, с трудом различая знакомый голос в завывании стихии. — Только плохо.
«…Могут слушать…»
— Да, — согласился я мрачно.
— Только плохо.
«…Могут слушать…»
— Да, — согласился я мрачно. — Конечно, могут слушать. Но найти не смогут.
Воздушные стихии не знают секретности. Выбалтывают все и всем встречным. Как часто вам приходилось вслушиваться в неистовствующий за окном ветер, угадывая в его вое слова? Но зато и определить, куда и кому ветер несет свою весть, невозможно.