«Грядет великая война, — сообщил Джибрил, помолчав. — Война за веру. Во время этой войны ты неоднократно преступишь через запреты, накладываемые на тебя верой. Имей в виду, мы простим тебе всё, кроме одного — предательства».
«Я не собираюсь предавать», — отозвался Рашидов; более того, он почувствовал себя оскорбленным тем, что кто-то высказывает сомнение в его преданности.
«Что ж, — сказал Джибрил, — я и не ждал другого ответа. Осталась самая малость», — добавил он в заключение.
После чего обнажил меч, размахнулся и нанес Рашидову сильный удар мечом — наискось, через всю грудь. (В этот момент хирург Данилов, вскрыв грудную клетку Руслана, подбирался к самому опасному из осколков — тому, что лег под сердце.) Боль была неимоверной — сильнее и страшнее всего, что он до сих пор испытывал. Не выдержав, Руслан Рашидов закричал («Пульс — сто сорок! Давление — шестьдесят на сорок!» — крикнул анестезиолог. «Салфетку! — отозвался Данилов. — Сушить! Зажим! Да не этот, а «москит», неужели не видно?..»), но ангел лишь безразлично улыбнулся, кинул меч в ножны, протянул руку и вырвал еще трепещущее сердце из груди Рашидова.
«Я верну, — пообещал Джибрил с доверительной интонацией. — Омою и верну. На твоем сердце не должно быть скверны».
* * *
— Счастливчик, — говорили медсестры. — К самому Данилову на стол попал. Никто другой не вытянул бы.
Руслан Рашидов никак не комментировал эти высказывания. Он лежал в одной из лучших палат госпиталя юго-восточной группировки войск и смотрел в потолок остановившимся взглядом некогда жгучих глаз. Сестрички, откровенно напрашивавшиеся на близкое знакомство с молодым, красивым холостым офицером, который не сегодня завтра получит Звезду Героя на грудь, разочарованно вздыхали. Сам Данилов осматривал его не раз, но не вздыхал, а после каждого такого осмотра звонил в Москву, советовался со светилами психиатрии — этот замечательный хирург был из тех, кто любое дело доводит до конца, и ему, мягко говоря, не нравилось послеоперационное состояние героического пациента. Но все его усилия были впустую, потому что однажды утром Рашидов без какой-либо посторонней помощи встал, прошелся по палате, чем вызвал всеобщее оживление, и потребовал чаю.
Но все его усилия были впустую, потому что однажды утром Рашидов без какой-либо посторонней помощи встал, прошелся по палате, чем вызвал всеобщее оживление, и потребовал чаю. Медперсонал сбежался посмотреть на это чудо природы, и Данилов самолично поздравил Руслана с возвращением в эту реальность.
Рашидов резко пошел на поправку. Это не могло его не радовать, однако Руслана ждали и разочарования. Например, оказалось, что он комиссован подчистую, и за штурвал «Сухого», да и любого другого боевого самолета, ему сесть не разрешат ни под каким видом. В довершение, расследование дела о предательстве царандоя, которое вдруг зачем-то затеяла военная прокуратура, требовало отыскания виновных, а поскольку до предателей-афганцев было далеко, а до собственных офицеров рукой подать — вот они, голубчики, — следователи стали копать под командира части, в которой служил Рашидов; у того было что скрывать от их бдительного взора, а потому он разыграл настоящую комедию (для Рашидова это была, скорее, трагикомедия), обвинив пилотов-штурмовиков в несанкционированном вылете. Разумеется, из затеи командира ничего бы не вышло, но на дворе стоял восемьдесят седьмой год, коррупция в армии (да и во всем остальном обществе) достигла небывалых размеров (хотя скажи кому, каких размеров она достигнет через десять лет, никто бы не поверил), и следователя, прибывшего разбираться, удалось купить за видеомагнитофон и пачку кассет с жестким порно к нему. В результате было найдено компромиссное решение: да, сигнал от царандоя имел место, но предусмотрительный командир велел перепроверить поступившую информацию, в то время как двое пилотов, находясь в состоянии «куража» (так и было сказано в рапорте), самовольно покинули часть на приписанных к ним штурмовиках, собираясь нанести ракетно-бомбовый удар по позициям моджахедов, но попали в засаду, один штурмовик был сбит, другой с сильными повреждениями дотянул до базы. Новая версия давних событий была шита белыми нитками, это понимали все, но всем она была выгодна, и свою Звезду — без сомнения, заслуженную — Рашидов так и не получил.
Впрочем, его это больше не интересовало. После последнего вылета, после четырех часов, проведенных на операционном столе, он сильно изменился. В отличие от коллег, попавших в сходную ситуацию, он не писал писем министру обороны, не требовал повторного медицинского освидетельствования, не пил в тоске «шило» по углам. Со стороны казалось, что он вообще потерял какое-либо влечение к авиации, а особо — к военной. Однако это постороннее впечатление было обманчивым. Рашидов и не думал расставаться с небом. Наоборот, он собирался завоевать его. Но не для русских, а для своего нового бога. Руслан запомнил свой сон: от первого до последнего эпизода; запомнил он и слова Джибрила. Руслан демобилизовался и стал искать применение своим силам. И очень скоро, когда в советской империи центробежные настроения возобладали над здравым смыслом, он нашел людей, которые оценили его знания и умения по достоинству и которым не нужно было предъявлять «паспорт налета» или «свидетельство о пригодности по медицинским показателям» — этим людям было достаточно одного: он с ними, и он их не предаст.