— Ну, это ясно кто! — засмеялась Оля. — Читайте скорее третье!
— Сейчас… секундочку… Тьфу ты ччч…
В моем «мерзавчике» бумажка расправилась и вытрясаться не желала.
— Разбейте, — посоветовал ДС.
— Ни?ни, — не позволила Оля, — это музейный экспонат, это история. Дайте?ка сюда…
Булавочной заколкой подцепила бумажку, вытащила и с торжеством показала:
— Живооой!!! — завопили мы в один голос. — Ура?аа! — и кинулись в пляс, в обнимку друг с дружкой, бумажками и бутылками.
— Стойте, — опомнилась Оля. — Надо Ивану Афанасичу записку послать, хотя бы словцо…
Вытащила карандаш и блокнот — они всегда при ней, профессия требует — но блокнот весь измок вместе с одеждой…
— Вот клочок петиного послания, текст не пострадал, — выручил ДС. — Что писать будем?
— Вот что:
— Вряд ли мы это сообщение передадим, — сказал я грустно, — вон, посмотрите: Они уже далеко…
Три сине?черных спинных плавника, издали похожих на рыбацкие поплавки, то пропадая, то выдаваясь вверх, быстро двигались к горизонту.
— Ох, ну… Мужики вы или нет?… Дайте мне…
Мгновенно Оля запихнула бумажку в бутылку, залепила ее тем же скотчем и бросилась к борту.
— Кирюша! Кирюююшааа!! Кирюшенькааа!..
Ноль реакции со стороны удаляющихся.
И тогда Оля размахнулась и со всех своих женских силенок бросила «мерзавчика» в море.
Совсем недалеко. Безнадежно.
Что произошло дальше, легко догадаться, поняв логику нашего подзатянувшегося повествования.
Один из дельфинов — конечно, Кирюша, кто бы усомнился — дал полный назад, доплыл до беспомощной бутылки, поймал ее в клюв, трижды жонглерски подбросил, как рыбку, вверх, успев при каждом подбрасывании дружественно покивать нам головой, — и ринулся догонять товарищей.
Через полминуты Они слились с горизонтом.
Эпилог: отплытие в следующую книгу
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута — и стихи свободно потекут.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
Но чу! — матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны.
Плывет. Куда ж нам плыть?…
Пушкин
Эк куда занесло автора нашего, помыслит иной читатель. Начал за здравие, за депрессию то бишь, а закончил… Благо, не за упокой, но уж беллетристики навалял, стишочков невпроворот… Кому это надо?…
Внимание здорового (?) читательского большинства в наше время привлекается и удерживается либо тремя журналистскими Ж — Желтым, Жареным и Жестоким, оно же чернуха, либо тремя П — нет, не Поэзией, не Писательским мастерством, а вот чем: Практичностью, Пользой — ясной и недвусмысленной Применимостью текста: чтобы понятно было, что делать и как, главное даже не что, а как, как и как, бесконечные как, без заметного интереса (NB!) к вопросу — зачем .
Хитом востребованности была, есть и будет книга кулинарных рецептов — идеальный образчик Поваренной Книги Жизни, оторваться от коей человечеству так же проблематично, как голодному младенцу от материнской груди.
Никогда не насытит…
Пища духовная имеет свои уровни и разряды. Есть то, что жуется — и то, что вкушается. Есть напитки столовые, имеются и десертные, и слегка, и весьма горячительные, и элитные вина.
Откровенный вымысел — пир фантазии, цирк пера — если только выписан от души, лихо и вкусно, наподобие незабвенного «Гаргантюа и Пантагрюэля», подчас так забирать способен, что расставаться с ним трудно, как просыпаться от сладкого сна или кусок тела живого отрезать…
Это и читателя касается — продолжения, продолжения! — а что дальше?! — а герой жив?! — и писателя: образы, рожденные воображением, живут своей самовольной жизнью, как дети — не слушаются, озорничают, не хотят засыпать, о прощании навсегда и знать не желают…
Эта вот утка по?пекински, которой Иван Афанасьевич запустил в кота совершенно логично в своем положении, но для меня неожиданно, а уж тем паче непредсказуемо вдруг ожившая и улетевшая на корабль, — утка и там не успокоилась, а взяла да и вывела утят в укромном местечке кубрика, где прикармливалась кое?чем из наших припасов. Рыбку, понятно, тоже ловила, слетала с палубы в океан. Спросите — как успела за столь короткое время обзавестись потомством, — и кто папочка, извините, неужто непорочным зачатием?…
Не знаю, ей?богу, ума не приложу, но факт, как озорно пошутил бы Иван Афанасьевич, на яйцо. Точнее — на целых семь утиных яиц. Когда мы вернулись на «Цинциннат», пекиночка наша спряталась с утятами в трюм, как бы чего не вышло, но потом вывела семерых пушистых малышек на палубу: пора было спускать их на воду, учить жить…
И угощения, улетевшие на фрегат со скатерти?самобранки, без употребления остаться не пожелали.
Свежие, аппетитные, изобретательные, изысканные — одна теплая яблочная шарлотка под лимонным сиропом, посыпанная миндальной крошкой, чего стоила! — а пирамида из взбитых сливок! — а фрикасе а?ля Помпадур! — стройно и ладно, как музыкальный ансамбль на эстраде, стояли они на овальном столе нашей кают?компании и приветствовали нас тонкими ароматами.
Когда «Цинциннат» под попутным норд?вестом взял курс на необитаемый остров Трудяга, нам уже ничего более и не оставалось, как приступить к подкреплению сил, потраченных в приключениях.