от недруга нектар — страшнейший яд.
Это из рукописи «Сезонная распропажа», в работе пока… И вот про дружество тоже уж кстати.
О Неопознанных Вещающих Субъектах
Не всякий друг
распознается вдруг:
иного годы раскрывают,
врагом иного называют
за то, что правду говорит,
а рот платочком не прикрыт.
Оля зааплодировала, ДС хотел добавить что?то еще, как вдруг слова его заглушило громкое хрюканье на высокой ноте, окончившееся пронзительным «уиииииииииии»…
Сеанс гипноза с оправданием
В тот же миг на скатерти?самобранке появился розовый, свежежареный, душистый, дымящийся поросенок в яблоках, с завинченным хвостиком и улыбкой Будды, с цветком ромашки в зубах.
Все мы дружно ахнули, наши желудки тоже, и застыли в экстазе гастрономического благоговения.
Иван Афанасьевич же, слегка насладившись произведенным впечатлением, садистски сказал:
— Не для еды, извините. Для вдохновения. Это не блюдо. Ма?те?ри?а?ли?зо?вав?ша?я?ся мыслеформа.
— Наглядное пособие? — упавшим голосом спросила Оля, сглотнув слюну.
— В некотором роде. Демонстрация психотворения, голограмма.
— А как же запах? Дымок?…
— Сила внушения. Гипноз. Коллективное надувательство. Свинью вам подложил без зазрения совести, но — с оправданием:
Апология Свиньи, к году Золотой Свиньи
Свинья — не праздное животное,
она всего лишь безработная.
Доверьтесь ей, возьмите в штат,
достойный дайте ей оклад —
ей?ей, Свинья себя покажет
и слова лишнего не скажет,
а ежели уйдет в запой,
начальника возьмет с собой…
Последнюю пару строк ИАХ прочел с особой выразительностью, сделал опрокидон и продолжил.
Свинья — не грязное животное,
а очень даже чистоплотное.
Сама в своей грязи валяется,
а в ближних грязью не кидается.
Душа и туша — не одно.
Глянь, что ни совесть — то пятно,
и Солнце состоит из пятен,
а мир наш так ли уж опрятен?…
Свинья, если хотите знать,
свинарник может свой прибрать.
Ей просто этого, не хочется —
порядок — пропуск в одиночество,
свинье же, как и вам, друзья,
без нежной дружбы жить нельзя.
Явление кота народу. Кошкотерапия и пр.
Мощно хрюкнув на прощанье, подмигнув одним глазом и выплюнув ромашку, поросенок исчез. Ромашка, что характерно, попала в рюмашку ИАХ, точно по рифме. ИАХ осторожно извлек ее оттуда, стряхнул капли себе в рот, а цветок протянул Оле.
Робко, двумя пальцами Оля взялась за стебелек. Ромашка была настоящая. Не мыслеформенная.
— Поняааатно, — загадочно протянул ДС.
— Что понятно? — поинтересовался ИАХ.
— Про хрюкосущность понятно.
— Рад очень. А это к ней послемыслие, моральное, тсзть, начехление.
В своем домашнем бардаке
ты с миром всем накоротке,
а вот на свалке?социалке
с собой и с Богом — в перепалке.
Или, прозой выражаясь, лучше самому быть свиньей, чем в свинстве участвовать.
— А другие подсущности или, может, надсущности посещают вас, Иван Афанасич? — спросила Оля.
— Разумеется. Как?то во время психоэкстатического сеанса «Интегросуть» по методу доктора Лопатова подслушал, как подсущность гуру?собака говорит подсущности щенку?ученику о реинкарнаци:
В нашей жизни собачьей
все не так, все иначе…
Потерпи, а потом,
глядь, и станешь котом.
Или, прозой выражаясь, лучше самому быть свиньей, чем в свинстве участвовать.
— А другие подсущности или, может, надсущности посещают вас, Иван Афанасич? — спросила Оля.
— Разумеется. Как?то во время психоэкстатического сеанса «Интегросуть» по методу доктора Лопатова подслушал, как подсущность гуру?собака говорит подсущности щенку?ученику о реинкарнаци:
В нашей жизни собачьей
все не так, все иначе…
Потерпи, а потом,
глядь, и станешь котом.
На последнем слове последней строчки… Ну да, читатель уже ждет еще чего?нибудь эдакого мыслетрансформенного — ждали, вздрюченные мистическим поросенком, и мы, и в ожидании не обманулись: раздался громкий, довольно?таки противный, а если честно, почти матерный мяв.
Раздался со стороны океана, который окружал нас со всех сторон. И матомяв или мявомат тоже, казалось, со всех сторон нас окружал, как и в жизни, но источника видно не было. Иван Афанасьевич понимающе улыбался. Позвал:
— Хвостик! А ну, подь сюды. Кыс?кыс?кыс.
Хвостика не последовало, но мяв прекратился, и наступила блаженная созерцательная тишина.
Мы осмотрелись. Воды и небеса, небеса и воды… Плотоостров Халявин продолжал тихо плыть, а Океан Настроений жил вокруг своей жизнью, жил и дышал. Летучие рыбы стайкою, словно школьницы, вылетели из набежавшей волны и обдали нас веселыми солеными брызгами. Еле различимо маячил вдали «Цинциннат». Беззвучно, как во сне, прошествовала огромная водяная гора — волна?небоскреб. Шла было на нас прямо, но передумала…
Какая сила, спрашивали мы себя, все это откуда?то вызвала?… Как облекла чувства, мысли, переживания, судьбы целые, жизненные истории — в вещества, в существа, в плотность, в зримость, в слышимость, в ощутимость на ощупь, на вкус и запах?… Неужели все это только игра нашего воображения, забавы фантазии и словесные изыски?
Не думается ли вам иногда, милый читатель, что и тот живой, ласковый и жестокий мир, который нас с вами окружает, от которого мы плоть и кровь — тоже Чье?то воображение, игра или сновидение?…
Негромкое, но отчетливое чавканье, вперемешку с рыкоурчанием: «рррмвавава!.. рррмввууррр!», заставило нас прервать размышления.